—Аэтой сучке— джинсы!— Она сразмаху швырнула кед остену.

Мама сделала вид, что незаметила этого. Яобнял сестру.

—Непереживай, скоро купим тебе такие кроссы— все отзависти лопнут!

Она стиснула меня так, что ячуть праздничного ужина нелишился. Едва мыуспели переодеться, вошел отец, протопал вспальню, весело насвистывая себе под нос мелодию «сердце красавицы». Мать слетела смоей кровати изапорхала вокруг него, мытотчас заняли освободившееся место.

Когда родители уединились накухне, Наташка сказала:

—Давайте свалим издома? Пашка, тебе все равно пофиг, тебя тут некормят.

—Обязательно,— соврал я, просто ейнужно было это услышать,— носперва надо подготовить место.

Насамом жеделе ярассчитывал, что отец уйдет ксвоей Аньке, амыостанемся.

Изкухни папаня вышел раскрасневшийся идовольный, указал наБорьку пальцем.

—Борис, надо поговорить.

—Па, говори здесь,— вступился забрата я.— Все жсвои.

Когда добрый, онвряд лираспустит руки, новсе равно Борьку было жалко.

—Тыпобил девочку,— сказал онсупреком,— мне Маргарита Ильинична звонила.

Боря указал нацарапину насвоей щеке исиняк наскуле.

—Яоборонялся! Это она наменя напала!

—Нуичто,— повысил голос отец.— Девочка— это девочка. Чтобы впоследний раз ятакое слышал отучителя!

Ясжал челюсти, чтобы небрякнуть про двойные стандарты.

—Тывидел тудевочку? Это Кинг-конг!— возмутился Борис.— Даона быменя убила…

Ялегонько ущипнул его заруку— молчи, мол, ионпонял, смолк, только ноздри раздувал отнегодования. Отец, чувствуя себя победителем, протопал ктелеку, имыпереместились накухню. Яраспахнул окно, впуская вквартиру майскую свежесть.

Стемнело. Дождь закончился, туча, недовольно ворча, уползла загору, инанебо высыпали звезды.

—Авывидели ее?— неудержался Борис.— Вальку? Она всех вклассе бьет! Баба-кабан!

—Тыоборонялся, все правильно,— ответил яивспомнил, что, устраняя террористов, спецназовцы обязаны впервую очередь отстреливать женщин-террористок как наиболее отчаянных инепредсказуемых.

—Вот!— проворчал он.

—Ая— недевочка, значит,— прошипела Наташка.— Меня— можно, получается?

—Просто наш папа— чудак сбольшой буквы «м». Другим оннестанет…

Ясмолк, когда онвошел. Все так женасвистывая, отец налил себе воды вчашку иудалился ктелеку.

—Хорошо, хоть дождь кончился,— мечтательно сказала Наташка.

Видимо, из-за дождя родителей сморило, иони улеглись спать раньше обычного. Нам рано вставать вкои товеки было ненужно, имыпросидели доодиннадцати, апотом разошлись, иясразу вырубился.

Вскочил яотистошного женского крика. Распахнул глаза. Вкухне возмущенно причитала Наташка. Доносился отцовский бас. Накрик выбежала мать, встала впроеме двери ипринялась отчаянно грызть ногти ицарапать свою шею. Борька застонал иотвернулся кковру.

Язнал, что скоро случится, и, поднявшись, мысленно перебирал предметы, которые были вдосягаемости имогли послужить оружием. Некастет. Нецепь. Топор? Табурет…

Обрез! Вшкафу набалконе заперт обрез.

Янепозволю ему покалечить Наташку! Надо спешить.

Хлесткий шлепок пощечины окончательно разогнал сон, словно это меня ударили. Вскипела злость, ноянепозволил ейсебя захлестнуть. Медленно инеотвратимо помоим венам струилась расплавленная ненависть изастывала, обращаясь твердым желанием идти доконца. Если надо— бить. Если придется— убивать.

Грех поднимать руку народителей— так внас вколачивали спеленок. Аянеруку буду поднимать.

Ябоялся лишь того, что ключей отшкафа соружием неокажется под матрасом отцовской кровати, где они обычно лежали.

Натянул джинсы. Надел футболку. Накинул ветровку. Одеться надо сразу— вдруг что-то пойдет нетак, ипридется бежать? Вошел вродительскую спальню. Сунул руку под матрас, пошарил там. Есть! Пальцы сжали связку ключей.

Скользнув набалкон, яглянул, неидет ликто замной, иотпер шкаф. Потянулся кобрезу. Открыл ящик сохотничьими патронами. Все они были разложены поячейкам иподписаны. Явзял те, что налису, сдробью покрупнее.

Вздрогнул отНаташкиного крика. Глухой удар— икрик оборвался хрипом.

Язашагал изспальни, находу заряжая обрез. Нуикозлина жеты! Девочек бить нельзя? Кто жедля тебя тогда собственная дочь?

—Рома, ненадо!— резанул поушам тонкий, чаячий крик матери, стоящей комне спиной.

Как итогда, она смотрела иневмешивалась. Борька отвернулся кстене, накрыл голову подушкой. Впрошлой жизни ияневмешался, ичеловека нестало. Несразу нестало, ноименно этот надлом был фатальным.

Теперь все будет по-другому. Яоттолкнул сдороги мать, замершую вдверном проеме. Она схватила меня заруку, ноявывернулся ипосмотрел нанее. Прочтя вмоем взгляде готовность убивать, она шарахнулась, закрыв лицо руками.

—Невмешивайся— пристрелю,— рыкнул я.

Вкухне, схватив Наташку заволосы, отец занес кулак для удара. Сестра, хоть кровь изаливала еелицо, немолчала, выплевывала ему влицо злые слова, что копились много лет, ивот, плотину прорвало. Ипро Анжелочку. Ичто неотец оней…

—Свали отнее!— наведя нанего обрез, язаорал таким голосом, что сам испугался:— Быстро! Всторону!

Отец повернул голову, вытаращил глаза. Явзвел курок, прицелился.

— Отпустил ее, и— всторону. Непонял? Вышибу тебе мозги нахрен!

Отнеожиданности отец оцепенел, иНаташка вывернулась, оставляя клок волос вего руке. Рыдая вголос, скриком: «Ненавижу!»— она спряталась замою спину. Отец качнулся заней, нонапоролся намой взгляд, как навертел, иостался наместе.

—Стоять! Уменя рука недрогнет.— Яшевельнул стволом.

—Ахты…— прошипел он.

—Сомневаешься?— холодно произнес я, палец наспусковом крючке шевельнулся.— Проверим?

Отец сглотнул слюну, икадык наего шее судорожно дернулся. Видно было, как вего разуме здравый смысл борется сжеланием наказать, взять свое поправу. Авомне желание пристрелить его боролось сжеланием проломить ему башку. Иправда ведь если онрыпнется— рука недрогнет. Видимо, онэто почувствовал изамер, лишь кулаки его сжимались иразжимались.

—Собирайся,— бросил яНаташке,— валим отсюда.

Хлюпая разбитым носом иподвывая, сестра бросилась кшкафу, принялась набивать школьную сумку вещами, что висели навешалках. Повседневное лежало вкухне, впакетах под креслом, оно останется здесь.

Ясхватил свою сумку сучебниками, перевел взгляд намать, замершую устены, бледную, как смерть.

—Пока онздесь,— сказал яей, все так жецелясь вотца,— ноги нашей тут небудет.