Алехандре отчаянно хотелось, чтобы он дотронулся до нее, как раньше, – хотя бы один раз. Но Люсьен продолжал держать дистанцию и просто молча шел рядом. Лицо его оставалось все таким же мрачным и хмурым.

* * *

Они шли до глубокого вечера. На небе взошла луна – пора было устраиваться на ночлег. Люсьен исполнил обещание в первый же день пути – раздобыл для Алехандры одежду и сапоги в маленькой деревеньке, около которой они проходили. Она была одета мальчиком, поскольку в мужском обличье путешествовать безопаснее, а французы, разыскивающие женщину, вряд ли обратят внимание на юного паренька. На следующее утро они сели в дилижанс, идущий на север по дороге к Бургосу. За все время пути Люсьен едва взглянул на нее. Близость, которая когда-то между ними была, пропала. Теперь ее место занимали настороженность и взаимное недоверие.

О своих письмах Алехандра больше не заговаривала. Молчала она и об ответе, написанном неизвестно кем на бумаге с гербом Россов. Люсьен тоже не задавал вопросов. Если Люсьен с Алехандрой и разговаривали, то лишь на отвлеченные темы о всяких пустяках. В основном же между ними царило молчание.

О поджоге на гасиенде Люсьен упомянул на четвертый день пути, когда они вышли из Бургоса и направились на север, к побережью. Вскоре они решили устроить привал под кроной высокого раскидистого дуба в окрестностях Сан-Себастьяна.

– Я думал, вы погибли. В Лондоне мне показывали документы, в которых ваше имя в списке жертв шло сразу за именем вашего отца. Утверждалось, будто никто на гасиенде не выжил.

– Это сделали Бетанкуры, – произнесла Алехандра и пристально посмотрела ему в глаза. – Вся их семья ненавидела нас из-за смерти Хуана. Им представился случай отомстить, и они его не упустили. Полагаю, нападение на нас с вами тоже было частью их плана мести. Помните, когда убили Маноло и Адана? В ваших документах говорилось, что произошло после поджога?

– Нет.

– Когда все, кто был в доме, выбежали, спасаясь от огня, Бетанкуры их перестреляли и бросили тела в огонь.

– А где были вы, когда это случилось?

– Возвращалась горной дорогой из Понтеведры. Шли проливные дожди, поэтому в пути пришлось задержаться, пока погода не наладилась.

– Тогда кто рассказал вам обо всех этих печальных событиях? Если сами вы при них не присутствовали.

– Томеу удалось сбежать и найти меня. Все тело его было в страшных ожогах. Томеу до последнего пытался спасти моего отца, но тщетно. Через четыре дня Томеу умер. Мне нечем было его лечить, а заходить в деревню я боялась. После того как он скончался, всю ночь сидела на вершине холма и смотрела на наше пепелище. Делать мне там было нечего. И я ушла.

– Одна?

– Да. Отправилась на юг, в Мадрид. Остригла и выкрасила волосы, стала носить другую одежду, разговаривать на новом диалекте, придумала новое имя.

Алехандра не стала упоминать, что перед тем как направиться в Мадрид, возвращалась в Понтеведру и много недель ждала его там, прячась среди холмов и молясь, чтобы английский капитан приплыл и спас ее.

В рассветном сиянии Люсьен прочел в глазах Алехандры многое из того, о чем она умолчала. Ему хотелось, чтобы она смотрела на него прямо, не скрываясь. Всего несколько раз за все время пути Алехандра отважилась гордо вскинуть подбородок и встретиться с ним взглядом – совсем как в былые времена. Но той смелости и вызова, которые он привык ожидать от Алехандры Фернандес де Санто-Доминго, не было. Прежний задор ушел, остались лишь настороженность, задумчивость и унылое молчание.

А еще Люсьен обратил внимание на то, что пальцы Алехандры, раньше постоянно находившиеся в движении, теперь чаще были неподвижны. Привычных четок не было.

В дилижансе до Бургоса Алехандра всю дорогу ехала в перчатках и широкополой шляпе, скрывавшей и бульшую часть лица, и приметные волосы. А когда они с Люсьеном шли пешком, двигалась и вела себя как обычный крестьянский паренек. Эта женщина была настоящим хамелеоном – просто мастер перевоплощений и маскировки!

Алехандра заметила, что он смотрит на ее запястье, которое пересекали шрамы, и даже не попыталась их спрятать. А ведь стоило Люсьену мельком взглянуть на них на гасиенде или в горах, и Алехандра сразу одергивала рукав.

Да, вот я какая, будто бы хотела сказать она. Битая жизнью и испытавшая много превратностей судьбы. А нравлюсь я тебе такая или нет, дело твое. Ворот рубашки Алехандры был всегда наглухо застегнут – даже в самую сильную жару. А по ночам она укрывалась курткой почти с головой. Казалось, она старалась спрятаться.

– Ты похоронила отца?

Они снова были на «ты» – так проще.

– Нет. Все тела так обуглились, что их трудно было узнать. И вообще, близко к дому я не подходила – боялась, что заметят и доложат Бетанкурам. Но едкий запах гари распространился далеко. Когда уходила, он еще много миль преследовал меня. Кажется, до сих пор его ощущаю.

Люсьен думал, что сейчас Алехандра перекрестится или произнесет уместный стих из Библии, ведь многие из них она помнила наизусть. Но Алехандра молчала. За пять дней пути Люсьен ни разу не видел, чтобы она молилась.

Похоже, ее душа претерпела такие же разительные изменения, как внешность. А еще Люсьена удивило, что Алехандра не задала ни единого вопроса о том, как у него дела.

– По-прежнему носишь с собой нож? – спросил он, прежде чем успел удержаться.

– Нет.

– Неужели совсем отказалась от этой привычки? В первый раз с тех пор, как они покинули Мадрид, Алехандра улыбнулась – робко, нерешительно. И все же это была улыбка.

Ободренный, Люсьен продолжил:

– Неужели утратила способность орудовать клинком?

– Скорее желание, капитан, – чуть раздраженно отозвалась Алехандра и снова умолкла.

Но Люсьен сразу нарушил паузу:

– Даже не знаю, радоваться этому или тревожиться.

– Во всяком случае, теперь можете не опасаться, что посреди ночи воткну вам под ребра кинжал.

Тут Люсьен вспомнил о том, чем они с Алехандрой занимались ночью. Почувствовав неловкость, он встал и отошел. Люсьен по-прежнему страстно желал ее. Но он понимал, что должен держать свои желания в узде.

– Пора идти.

Нагнувшись, Люсьен поднял дорожную сумку. Синяки на лице Алехандры стали бледнее – даже багровый под левым глазом. Разбитая нижняя губа по-прежнему выглядела опухшей. Но в целом Алехандре очень повезло – французы не пустили в ход ножи или другое оружие.

Люсьену вспомнился закат, которым они любовались перед тем, как лечь спать. Неподвижные ветви деревьев ярко позолотило – так, что каждый листик засверкал в сияющем великолепии. Момент передышки среди опасностей, перемен и неизвестности, возможность для двух беглецов насладиться покоем, гармонией и красотой.

Что Алехандру всегда восхищало в Люсьене Говарде, так это его несокрушимая уверенность в себе. Даже спасаясь бегством от французов по испанской сельской местности, этот английский аристократ чувствовал себя как рыба в воде и всегда точно знал, как поступить. Вот и сейчас он смотрел то на компас, то на звездное небо с таким видом, будто занимался этим каждый день. Таким же он был и в Ла-Корунье, и в Галисийских горах – не медлил, не сомневался и решительно шагал по холмам при свете полной луны.