В кабинет вошёл камердинер де Ла Борд и два молодых камер-юнкера[23]: один из них держал шляпу короля и камзол, другой же – ботфорты из тончайшей замши.

* * *

Пребывая в Фонтенбло, Людовик не любил пышных свит, напротив он пытался отдохнуть от версальской напыщенности и ежеминутной суеты. Во время прогулок пеших или конных, а также охоты его обычно сопровождали: барон Ла Шемэ, супруги д’Эгильон и граф Монморанси со своей юной любовницей.

Гуляя по парку, не вслушиваясь в стрекотанье дам и вечное обсуждение политических вопросов высокородными вельможами, король созерцал боскеты, которые под умелой рукой садовника приобрели формы различных животных.

Так, не спеша, прогуливаясь, король и его немногочисленная свита подошли к гроту, в чреве которого были установлены кресла и накрыт небольшой стол с прохладительными напитками.

Людовик с удовольствием укрылся в гроте: жара разморила его. Он с удовольствием опустился в кресло, а предупредительный Ла Шемэ подал ему бокал вина.

Графиня д’Эгильон и любовница графа Монморанси активно обсуждали прелести и недостатки какого-то жемчужного ожерелья, мужчины всячески пытались втянуть Людовика в разговор, но, увы, король хранил молчание.

В глубине грота был обустроен небольшой фонтан в виде лесной нимфы. Барон встал под предлогом «размять ноги», никто из присутствующих не заметил, что, собственно, и разминать-то нечего – только что вошли в грот после продолжительной прогулки.

– О! – воскликнул барон. – Граф! – обратился он к господину д’Эгильон. – Смотрите, что это?

Д’Эгильон поднялся с кресла и направился к нимфе: на её груди висел колчан со стрелами, украшенный цветами.

На реплику барона поспешили дамы.

– О, как мило! – застрекотали они. – Садовник – просто прелесть! Так украсить нимфу!

Людовик нехотя прислушался к разговору.

– О чём вы, мадам д’Эгильон?

– О, Ваше Величество! Об этом колчане со стрелами!

Барон Ла Шемэ потянулся за колчаном и ловко подхватил его, но, увы, цветы опали.

– Сир, вот виновник восторга наших дам.

Людовик посмотрел на находку: внезапно она напомнила ему о чём-то приятном. Но о чём, он никак не мог вспомнить.

– Думаю, что садовник плохо владеет античной мифологией, – заметил барон. – Колчан со стрелами, скорее – атрибут Дианы, ведь она – богиня охоты, а нимфы – всего лишь духи леса и воды.

– Да, да… Дианы, Дианы… – задумчиво произнёс король. – Конечно, колчан принадлежит Диане!

Людовик тотчас же вспомнил прошлогодний карнавал в Ратуше и обольстительную Диану, с которой он сливался, обуреваемой страстью.

Барон внимательно наблюдал за королём, понимая, что цель почти достигнута: Людовик вспомнил Диану!

– Да, я слышал, что некая таинственная всадница совершает конные прогулки в окрестностях Фонтенбло. Может быть, эта вещица принадлежит ей? – наигранно предположил барон.

– Да, да! Я тоже видел её вчера издалека, – подтвердил граф Монморанси. – Она прекрасна!

Король почувствовал волнение, подобного чувства он не ощущал почти год.

– Дайте мне колчан! – приказал он барону. Внимательно осмотрев его, король пришёл к выводу: – Вряд ли сия безделица может послужить оружием охоте, это муляж. Скорее он послужит дополнением к карнавальному костюму. А что это за всадница, барон, о которой все говорят? До меня дошли слухи, что все мои мушкетёры потеряли от неё голову.

– О, сир! – воскликнул барон. – Поверьте мне на слово, от этой Дианы можно потерять не только голову, но и счёт времени.

Король с удивлением воззрился на Ла Шемэ.

– Дианы? Ла Шемэ, я не ослышался?

– Нет, сир. Именно: Дианы.

Король подхватил барона под руку и отвёл в сторону.

– Ла Шемэ, я желаю её видеть.

– Как будет угодно, сир, – ловкий сводник склонился в поклоне.

* * *

Мадам д`Этиоль, верхом на лошади; рядом с ней, проклиная всё на свете, также в седле, ехала Флоранс. По замыслу Ла Шемэ «таинственная всадница» должна была предстать перед монаршими очами непременно с камеристкой, как того требовал элементарный этикет.

Король пребывал в нетерпении с раннего утра. Он чувствовал, как вновь обретает интерес к жизни, страстно желая видеть Диану. Свой трофей, колчан со стрелами, он велел повесить в кабинете над камином, дабы тот был постоянно на виду, напоминая о полученных удовольствиях в Ратуше.

Людовик пытался вспомнить до мелочей его соитие с Дианой, но, увы, после этого столько произошло, и воспоминания поблекли, или правильнее сказать: почти исчезли. Но король помнил одно и наверняка: Диана была прекрасна!

Ведомый этим чувством, а также неким налётом романтизма и таинственности, король торопил события, велев шталмейстеру[24]подготовить лошадь для прогулки.

Людовик покинул замок задолго до того, как должна была появиться Диана. Он в сопровождении барона Ла Шемэ, графа Монморанси и графа д’Эгильон, а также немногочисленной личной охраны, направился через парк к лесу, где по обыкновению появлялась мадам д`Этиоль.

Спустя примерно час, Людовик, утомлённый ожиданием и болтовнёй графа Монморанси, начал нервничать.

– Ла Шемэ, где же она?

– О, сир! Ещё немного терпения и мадам д`Этиоль предстанет пред вами в сопровождении своей камеристки.

Ожидания монарха были вознаграждены. Из леса выехали две всадницы, одна – в амазонке, другая – в тёмном скромном платье.

– Вот она, сир! – воскликнул Ла Шемэ.

– Боже мой… – король направил лошадь к женщинам.

Диана, мадам д`Этиоль, желая раззадорить скучающего монарха, пришпорила лошадь и та помчалась, словно вихрь, вдоль леса. Людовик удивился: ни одна женщина не позволяла себе при его появлении подобной выходки, но что поделать – перед ним Диана, богиня охоты. Он также пришпорил коня и помчался за своей «добычей».

Немногочисленная королевская свита несколько опешила – всё произошло слишком быстро. Опомнившись, охрана последовала за королём. Барон Ла Шемэ и граф д’Эгильон остались на месте.

– Право же, Ла Шемэ, сия дама умеет возбудить интерес к себе, – заметил граф д’Эгильон.

– Пожалуй, – потянул барон, опасаясь за последствия дерзкого поведения своей протеже.

Но Диана не думала о последствиях. Обуреваемая азартом, возникшим при быстрой скачке, она неслась вперёд. Разгорячённый Людовик пытался настичь её, понимая, что дама – искусная наездница. И это обстоятельство возбуждало его всё более.