Через несколько минут все трое уселись на лавку. Потерпевший с отрешенным видом удерживал носовой платок у поврежденной щеки, а Острогов-Гондурасский настойчиво приносил свои извинения:

— Простите старика, но вы так на Бернштейна похожи… Вы бы поняли мои чувства, если б знали, какие негодяи эти ревизионисты. А Бернштейн первое ничтожество из них. И как Эглис мог ему доверить редактирование своих трудов? Струве, между прочем, ничуть не лучше! — неожиданно добавил теоретик марксизма.

Услышав мнение Острогова-Гондурасского о Струве, Боб Иванович вскочил и отбежал на несколько метров в сторону.

Председатель тихим голосом обратился к идеологу:

— Бенедикт Сергеевич, надеюсь, вы понимаете, что Струве среди нас нет? Боюсь, сегодня беседы не получится… Ступайте домой, Бенедикт Сергеевич.

Враг ревизионизма поднялся, повернулся лицом ко входу на станцию «Александровский сад». Затем вытянул вперед трость, зажмурил левый глаз, словно целясь, чтобы взять правильное направление и не сбиться с маршрута. В этот момент идеолог партии напоминал охотника, готовящегося к выстрелу.

— Дорогу домой помните? — напоследок поинтересовался Вараниев.

— Мы в Александровском? — спросил Острогов-Гондурасский и, получив утвердительный ответ, глядя в глаза Виктору Валентиновичу, с достоинством произнес:

— Я, конечно, могу Шнейдермана перепутать с Бернштейном, но от Александровского сада до Козицкого переулка доберусь всегда!

Когда старик тронулся в путь, Вараниев попытался было заговорить с соратником, но тот по-прежнему молчал. И смотрел в одну точку отсутствующим взглядом. То был взгляд человека, глубоко погрузившегося в раздумья. Результатом погружения стала гневная тирада, произнесенная Шнейдерманом как раз в тот момент, когда председатель уже отчаялся его разговорить:

— Мда… С идеологией у нас все в порядке. Глянь на мою морду — сомнения сразу отпадут. У руля партийной мысли корифей! Мы многие месяцы воспринимали сумасшествие старика ушами, сегодня же я испытал на своей шкуре. И ты снова будешь убеждать меня в незаменимости этого овоща? Не получится! Сегодня, сейчас, Виктор, ты раз и навсегда сделаешь свой выбор: или старый параноик в партии, или я. На сей раз никаких компромиссов! С маразматиками я больше общаться не буду. Трезво посмотри со стороны — во что превратилась партия, какой у нас контингент? Мы делаем вид, что все хорошо, больших проблем у партии нет и мы идем намеченным курсом, а на деле… Барыга Рып, контролирующий бизнес на кедровом орешке по всей стране, — первый секретарь обкома; странный человек Еврухерий, мечтающий обучить свиней определять приезжих по запаху и выставлять их из Москвы, — завотделом прогнозов и специальных заданий, явный клиент Ганнушкина — заведующий идеологическо-теоретическим отделом; известная проститутка — секретарь обкома…

— Костромского? — уточнил председатель.

Боб Иванович не ответил. Вараниев, зная Шнейдермана, ожидал, что тот пойдет в атаку, но ошибся.

Полтора часа соратники молча бродили по коротким, непрямым улочкам старой Москвы, где еще витал дух прошлых веков, хотя ослабленный и потерявший многие из своих неповторимых особенностей. Затем отправились на вокзал. И пришли вовремя.

Жанетта Геральдовна имела при себе семь чемоданов, с трудом уместившихся на тележке носильщика. По каким-то своим соображениям она даже не поинтересовалась, что произошло с лицом Боба Ивановича. Заплатив носильщику дополнительно, товарищи по партии попросили его доставить вещи на Садовое кольцо. Там долго ловили машину, пока наконец компанию не подобрал небольшой автобус. Поехали к Шнейдерману. Согласно договоренности, дама должна была остановиться у него, Вараниев подыщет ей комнату и оформит прописку, после чего новоиспеченная москвичка начнет выполнять свою почетную миссию.

Доставив Хвостогривову на временное жилье, председатель тепло попрощался с ней, пообещав позвонить утром следующего дня. Прощание с пострадавшим было не столь теплым — Вараниев сказал лишь «Ну, бывай», хотя рукопожатие имело место.

* * *

Через трое суток с момента приезда гостья столицы уже держала документы, подтверждающие право собственности гражданки Хвостогривовой Жанетты Геральдовны на комнату в квартире за номером три в третьем доме по улице Промежьевской заставы в Центральном районе.

Шнейдерман поражался возможностям Вараниева. Он был уверен, что финансовая поддержка со стороны господина Гнездо — далеко не все, чем располагал первый человек в партии. Наверняка председатель имел еще и серьезные связи в различных структурах. Боб Иванович не мог понять, почему при таких возможностях Виктор Валентинович не приобретет себе достойный автомобиль, не имеет дачи, не выезжает отдыхать на известные курорты и живет в неудобной двухкомнатной квартире при пятиметровой кухне. О многом другом подобном думал Шнейдерман в те три дня, что совсем неплохо провел с Жанеттой Геральдовной вдвоем.

А тем временем Вараниев действовал. Председатель еще раз встретился с гинекологом Кемберлихиным, и они окончательно согласовали детали предстоящего мероприятия. Доктору было обещано двадцать тысяч долларов перед началом подсадки, и эскулап брал на себя определенные обязательства, засвидетельствовав их в письменном виде. А именно: никогда, никому и ни при каких обстоятельствах не разглашать факт подсадки плода гражданке Хвостогривовой Жанетте Геральдовне, контролировать протекание беременности вышеупомянутой особы и оказывать всю необходимую помощь.

На четвертый день после приезда в Москву костромской дивы сладко спавшую парочку разбудил ранний телефонный звонок. Звонил председатель. Он сообщил, что в одиннадцать часов утра сего дня даму будет ожидать доктор Яблокова Нина Николаевна в женской консультации на улице Промышленной. Шнейдерману было поручено сопровождать женщину и разрешено взять деньги из партийной кассы для оплаты медицинских услуг и транспортных расходов.

В указанное время доктор Яблокова пригласила Хвостогривову в кабинет. В суть дела, естественно, она посвящена не была и начала прием с протокольных вопросов:

— Возраст?

— Сорок первый.

— Чем болели в детстве?

— Понос был часто. И насморк.

— Какие детские инфекции перенесли? — прозвучал следующий вопрос.

— Корь, свинка, гонорея, — призналась Хвостогривова.

Яблокова вздрогнула, оторвала глаза от медицинской карты и посмотрела на пациентку, слегка улыбаясь:

— Вы имели в виду «диарея»?

Пытаясь точно вспомнить диагноз, Хвостогривова на несколько секунд задумалась, после чего ответила:

— Гонорея.

— Ваше детство, вы считаете, когда закончилось? — спросила изумленный гинеколог.

— Я так думаю, что лет в четырнадцать, — неуверенно ответила Жанетта Геральдовна, — когда работать пошла в сортировку на почту.

Лицо гинеколога стало растерянным. Резко повернув в сторону голову, с полуоткрытым ртом она обдумывала ответ. К несчастью, в глаза ей ударил яркий свет ламп дневного освещения, и Яблокова громко чихнула. В тот же миг она вскочила, не меняя положения головы, и с криком «стерноклеидомастоидеус» выбежала из кабинета.