– Вот напасть! Я же опоздал! Андрей Андреевич, простите меня, ради бога. Было так интересно, что я забыл совершенно! У меня же начинается судебный процесс по одному гражданскому делу! Могут из-за неявки сторон перенести рассмотрение дела. Ах, что я за растяпа! Совсем из головы вон!

Юрий вскочил и поспешил на выход. Дернул за ручку – заперто.

Андрей Андреевич невозмутимо поднялся и распахнул перед суетящимся адвокатом тяжелую дубовую дверь:

– Чтобы случайные люди не заходили, у нас ручка открывается поднятием вверх. Что прикажете передать Лилии Никитичне?

– Я ей домой… вечером позвоню. – Не поднимая головы, смущенный и раздосадованный Гордеев проскочил в коридор.

Народного артиста России Оголенского нисколько не удивило то, что адвокат Юрий Гордеев знает номер ее домашнего телефона.

Убитый Газаевым очнулся от холода. Собственно, он еще не ощущал, что очнулся, потому что не чувствовал тела, а когда в головной мозг не поступает ни одного сигнала от рецепторов, пронизывающих всего человека от кончика носа до пяток, это и называется смерть. Но мозг ожил и уже рисовал зрительные образы: зеленые круги, полусферы, спирали, просто разноцветные пятна преимущественно холодных цветов – синего и зеленого, что означало потерю крови организмом и, как следствие, недостаток кислорода для нормальной работы мозга. Ненормально, но он работал. Как прогревается машина перед движением и все более уверенно набирает мощность двигатель, так и его мозг наращивал обороты. Хаотичное движение образов замедлилось и даже до некоторой степени упорядочилось, затем побледнело и уступило место ровному фону. Он стал ощущать боль в плече и боку. Попробовал двинуться и снова потерял сознание. Второй раз очнулся сравнительно скоро и сразу, потому что увидел свет, а главное – услышал звуки, которые не может издавать природа. Это была коллективная молитва мусульман. Отсюда до лагеря метров триста, и в тишине занимающегося утра можно было различить даже отдельные слова на арабском.

Почему они не подошли и не добили? Почему оставили лежать? Что произошло после того, как он упал? Вопросы ворочались в его голове, как по весне медведь в берлоге.

Сейчас они погонят их снова сюда. Они будут в ста восьмидесяти метрах ниже по склону. Вдруг какой-нибудь черномордый захочет взглянуть? Только лежать. Не шелохнувшись. Не меняя позы. Ведь меня не взяли, бросив как падаль. Ну и пусть считают падалью.

Убитый слышал, как вниз на строительство долговременной огневой точки подтянулись рабы и их охранники. Застучали лопаты и заступы. Закипела работа. А он вдруг вспомнил рассказ русского писателя из времен русско-турецкой войны, когда раненый солдат очнулся на поле боя среди груды тел и лежал там почти двое суток. Санитары, которые обходили тела часом раньше, посчитали его мертвецом. Войска ушли далеко вперед, и он с тоской понимал, что похоронная команда прибудет не скоро, а может, в горячке наступления и вообще забудет это место. За двое суток труп лежащего рядом и убитого им турка начал раздуваться на солнце. В его сторону дул ветер, и смрад от гниющего тела донимал больше, чем рана.

Он не хотел, чтобы с его телом стало то же самое.

Его, лежащего сейчас на склоне горы с раздробленным плечом и вырванным в боку куском мяса, больше всего интересовала фамилия писателя. Интересовала мучительно, как будто от этого зависела собственная жизнь. От обиды на свою память до крови закусил потрескавшиеся губы.

Лежа на южном склоне, он понимал, что самое трудное впереди. Солнце встанет в зенит, и тогда на смену ночному холоду, которого он, впрочем, не чувствовал, и утренней прохладе, которую ощущал, придет жара. И никакой свежий ветерок с горных вершин не остудит неподвижно лежащее тело. Неизбежно захочется пить. Лучше бы уж потерять сознание взаправду. Но теперь сознание не уходило. Главное – лежащий на склоне знал физические возможности своего организма. Знал, что будет сопротивляться смерти каждой своей клеточкой и потому она, смерть, будет долгой и особенно мучительной.

Между тем рабы долбили камень, и, слава богу, порода была не базальт и не гранит. Крошка секла лица, пыль выедала и сушила глаза, а поднимающееся все выше солнце начало припекать спины. Эдик скинул сначала фуфайку, потом пришла очередь рваного свитера, и на солнце сразу заблестела потом мускулистая спина. В воздухе носился запах давно не мытого человеческого тела. Охранники дремали. Газаев больше не появлялся. Может, уехал…

Устроили короткий перекур.

Эдик нет-нет да поглядывал на склон, туда, где лежало тело его товарища по несчастью. Впервые за все время их товарищества ему стало завидно – этот уже нашел свою судьбу. Ему теперь ни жарко ни холодно. Если бы Эдик знал, как хотелось пить, как жег пот глаза, как ныло плечо у Николая. Но главное – слепни. В лагере содержали нескольких лошадей, до полусотни овец и с десяток коз. Пресытившись кровью животных (может, они были гурманами), слепни легко одолели несколько сот метров, отделяющих их от лежащего, и набросились на его лицо, голую шею и кисть вытянутой руки.

Пришел специалист по инженерным работам, и ребят погнали на склон горы собирать камни, чтобы обложить ими амбразуры. И тогда Эдик показал на валун, лежащий на южном склоне, и объяснил, что хорошо бы спустить его вниз. Инженер согласился. Туда отрядили команду из трех человек во главе с рационализатором. Товарищи ненавидяще посмотрели на Эдика. Мало того что он помогал их хозяевам, врагам, он еще создал дополнительную работу.

Они поднялись почти к самому телу убитого товарища. Валун не поддавался никаким усилиям. Нужно было найти рычаг. Таким рычагом могло стать бревно. Это бревно сутки назад послужило последней защитой убитого товарища. Из-за него он встал на свой последний бросок. И теперь лежал метрах в пяти.

За бревном идти разрешили. Эдик с каждым шагом приближался к Николаю. Он нагнулся и бросил косой взгляд на тело. Поднял бревно за один конец и тихо позвал Николая. Он почему-то один из всех не верил в смерть товарища. Вдруг заметил, что пальцы вытянутой руки пошевелились. Жив!

– Коля, ты жив?

Они подвели бревно под валун. Нажали. Валун чуть сдвинулся, качнулся и понесся вниз, подминая под себя редкие кусты. Катился прямо на группу охранников внизу. Те еле успели отскочить в сторону. Кто успел, прихватил оружие. Не успел один. Валун вкатился на противоположный склон, застыл на мгновение и ринулся назад. Как в детской игре с шарами. Наконец успокоился, перегородив собой ручей.

Инженер выругался. Было от чего. «Специалист» не учел величины камня и силы инерции. Кто же будет останавливать его в точке работ? Это не футбольный мяч. Теперь или вкатывать его наверх, или вообще отказаться от затеи. А идея была хорошая. Вечно эти русские дураки с заразными идеями…

Но больше всего брызгал слюной охранник, автомат которого можно было спокойно выбрасывать на свалку. Вечером приедет Газаев, и за потерю оружия придется отвечать. Он знал, что может за этим последовать. Либо смерть, либо его возьмут на передовую и прикажут добыть оружие в бою, а это равносильно смерти.