Еще один порок – ужасающая канцелярская волокита. Даже официально, по закону, на рассмотрение уголовного дела с обжалованием в следующей инстанции отводилось более трех лет. Значит, в жизни могло тянуться и дольше… К тому же выигрыш в суде (особенно, если дело было имущественного характера) еще не означал скорого исполнения в пользу истца. Функции сегодняшних судебных приставов выполняла полиция – а там тоже господствовала страшная волокита…

Однако был один интересный нюанс, смело можно сказать, выгодно отличавший николаевские суды от… мягко скажем, судов иных последующих времен…

Когда речь заходила о политике, николаевские суды откровенно зверели, допуская массу произвола и перегибов, к тому же в этом случае в их деятельность бесцеремонно вмешивались и жандармы, и чины Третьего отделения. Известен вовсе уж трагикомический случай. В 1848 году некий «мещанин Никифор Никитин» стал во весь голос вести со знакомыми «крамольные разговоры о возможном полете человека на Луну» (должно быть, был грамотен и начитался западных фантастических романов о таковых путешествиях – пару-тройку из них к тому времени уже перевели и издали в России).

Кто-то, надо полагать, стуканул. Дело житейское. Бедолагу за этакие разговоры пустили именно что по «политической» статье и сослали… в отдаленнейшее и глухое казахское селеньице Байконур. Тот самый Байконур, откуда сто с лишним лет спустя советские ракеты как раз и стартовали к Луне.

Это не байка, не исторический анекдот – реальный факт. Упомянутый в судебной хронике в том же 1848 году газетой «Московские ведомости» – тогдашнем официозе. А потому этот случай порой сегодня фигурирует в серьезных исторических работах.

(Лично я полагаю, что этакое несчастье на Никитина свалилось как раз из-за того, что на дворе стоял именно сорок восьмой год. 1848 год выдался чересчур уж бурным: едва ли не по всей Европе трещали пожары, гремела пальба и лилась кровь, чуть ли не в каждой стране происходили самые натуральные революции. Во Франции свергли короля Карла X и учредили республику, в Вене повесили на фонаре не успевшего бежать австрийского военного министра Латура, там и сям регулярные войска били из пушек по баррикадам, русская армия подавляла венгерский мятеж, потому что сами австрийцы справиться уже не могли. Там к тому же погромыхивали уже и гражданские войны: хорваты, словаки и румыны выступили против бунтующих венгров – потому что те не просто независимости для себя добивались, а хотели сколотить собственную мини-империю, где мадьярские аристократы управляли бы вышеперечисленными народами (да и среди самих мадьяр не было единства, сцепились меж собой сторонники аристократической вольной Венгрии и люди, настроенные более демократически. До вооруженных столкновений не дошло, но трения были серьезнейшие).

Одним словом, 1848 год смело можно назвать годом большого европейского пожара. А тут еще и этот субъект с его рассуждениями о полете на Луну! Где, совершенно точно известно, нет ни полиции, ни жандармерии, ни губернской администрации. Вот кто-то и решил, что лучше перегнуть палку, чем спустить дело на тормозах, что мысли о полете на Луну, пожалуй что, можно приравнять к мечтам о побеге за пределы Российской империи…

Однако когда речь шла о чисто уголовных делах, моментально включались совершенно другие методы. В этих случаях суды, можно сказать, работали по принципу (еще не сформулированному тогда): «Лучше отпустить десять виновных, чем обвинить одного невиновного».

Трудно верится, но так и обстояло: для вынесения обвинительного приговора требовались исключительно прямые улики. Прямее которых не бывает. Железные. Улики косвенные, будь их целый ворох, основанием для осуждения считаться не могли (собственное признание подсудимого также относилось к косвенным уликам). При отсутствии прямых улик подсудимого… нет, не оправдывали. Но отпускали на свободу с формулировкой «оставить в подозрении». Либо «оставить в сильном подозрении». На практике это означало, что о нем не собираются забывать, что полиция продолжает по нему работать, надеясь все же отыскать прямые улики, – но человек выходил на свободу. И частенько мог на свободе пребывать до конца жизни – ну если нет прямых улик, хоть ты тресни!

Думаю, безусловно, стоит рассказать интереснейшую историю купца первой гильдии Овсянникова, иллюстрирующую сразу несколько аспектов тогдашних судейских будней.

Купец (74 лет) занимался самым что ни на есть мирным делом: мукомольным производством и оптовыми поставками муки в военное ведомство. Однако по живости характера он постоянно вляпывался в разные предосудительные дела, благодаря чему 15 (прописью – пятнадцать) раз привлекался к суду по уголовным статьям. И всякий раз выходил на свободу с формулировкой «оставить в подозрении». Причем, хотя ангелочком «король Калашниковской биржи», как его именовали, уж безусловно не был, совершенно нет сведений, чтобы такой финал хотя бы раз достигался взятками. Даже если что-то и было, сведений об этом попросту нет…

Но вот на шестнадцатый раз купец влип прочно. Когда поджег огромную паровую мельницу на Измайловском проспекте. Разумеется, не собственноручно: его служащие, приказчик Левтеев и сторож Рудометов, сработали так качественно, что от мельницы остались одни головешки.

Каким-то образом прямые улики на сей раз появились, и Овсянникова арестовали вскоре после обыска в его доме. Пятнадцать раз ускользавший от обвинения старый лис, должно быть, чересчур уверился, что ему будет везти вечно: и производившие обыск среди прочего отыскали лежавший едва ли не на виду обширный список чинов Главного и Московского интендантских управлений военного ведомства – с педантичным указанием сумм взяток, которые Овсянников им ежемесячно платил. Список тут же был отправлен военному министру Милютину, к взяточникам относившемуся крайне неодобрительно, так что все там поименованные, хотя у меня и нет точных данных, наверняка получили свое…

Может возникнуть резонный вопрос: к чему «мучному королю» было поджигать много лет кормившую его мельницу? Тут были свои тонкие нюансы, побудительные мотивы уже тогда были тщательно описаны чинами, имевшими отношение к следствию…

Мельница (часто именовавшаяся «Фейгинской» по имени построившего ее купца) Овсянникову не принадлежала. Он держал ее в долгосрочной аренде согласно контракту с владельцем, купцом Кокоревым. Срок контракта близился к концу. Оба купца долго были компаньонами, но потом между ними, как частенько случается, из-за чего-то пробежала черная кошка. И Овсянников получил достоверные известия, что продлевать с ним контракт Кокорев не будет.

Что для Овсянникова означало полный крах. Отнюдь не финансовый, бедность купцу никоим образом не грозила: у него оставался капитал в 12 миллионов рублей (что примерно равнялось личному состоянию императора). Суть совершенно в другом: потеряв контракт на мельницу, Овсянников автоматически терял титул «мучного короля», которым крайне гордился. Титул этот был основан на одном: оптовых поставках муки Петербургскому военному округу. В Петербурге, конечно, были и другие мельницы, помимо «Фейгинской» – но это ничем помочь Овсянникову не могло. В его долгосрочный контракт с военным ведомством на поставку муки в качестве обязательного условия был включен, уж не знаю почему, интересный пункт: военные принимали исключительно муку, смолотую на «Фейгинке» и ни на какой другой мельнице.