Все делим пополам. Так несколько дней и провели. У командира я спрашивал, чтобы пойти на штурм, но он сказал, что нужен резерв и есть кому штурмовать. По ночам выставляли посты, фишки. Дежурили по часу. Затем спать. Укладываешься так в земляной яме и спишь. А если дождь, то все промокает, и под спальником ползают черви, но на червей внимания не обращаешь. Не до них. Ребята ходили на штурмы, на кровавые схватки. Однако брали участок не перед нами, а где-то слева, за дорогой, проходившей вдоль нашей лесополосы. Лесополоса была заросшая, и справа целый массив всяких деревцев. Это хорошо. Обычно лесополоса метров пятнадцать. После штурмов приносили хоть какую-то еду. Уже темно, лежим. В нас очередь из автомата. На это бьем очередями по ним. Так и перестреливались. Долго в этих мелких ямах не были. Отошли метров на десять.

В один из дней по нам пришел сильный минометный удар. Бил по нам 82-й миномет противника. Это не сильная модель миномета, но все же бил интенсивно, и, кажется, были где-то прилеты из 120-го. Кроют нас, и мина рядом разорвалась возле меня. Дерево спасло. Помню, как сверкнуло рядом, но испугаться не успел. Слышу крик сзади. На том конце точки кавказец был, а окоп у него сидячий. Поворачиваюсь и кричу:

– Кто рядом? Перевяжите. – Молчат все. Ну я и бросился к нему через всю точку. Меня всегда медицина интересовала. Я к нему в окоп, срезаю, сдираю форму с него, а у него шесть ранений от 82-го миномета. Ладно хоть от 82-го, – это не так сильно, но шесть. Он просит помочь:

– Братишки, вынесите меня отсюда. Вынесите. Я больше не могу…

– Держись! Сейчас перевяжу. Все отлично будет, и в госпиталь, – отвечаю я ему.

– Больно, сильно больно. Вынесите меня отсюда.

Я успокаиваю его. Подбадриваю и накладываю жгут, который, в общем-то, не нужен был. Кровотечений не было сильных. Кровоподтеки только. Но накладывал жгут на автопилоте, как учили в Молькино. Перевязываю… А он:

– Вынесите меня отсюда.

– Держись. Жена и дети ждут, жить будешь.

В это время обстрел еще продолжается. Бьют из 82-го. Всего перевязал. Весь он у меня в повязках был. Раны были на теле и одна на ноге. А он все свое:

– Братишки, пожалуйста, вынесите…

– Сейчас на эвакуацию. Госпиталь! Молодец. Все хорошо будет, – и тут обстрел прекратился, я даже не заметил как. Подбегает ко мне замкомандира и приглушенным, но настойчивым и угрожающим голосом мне говорит:

– Прекрати. Что ты кричишь. Прекрати кричать.

Я решил отшутиться и сказал ему, что у меня шок. Шока не было, сознание по-другому работало, восприятие эмоциональное еще с начала войны отключилось, когда я начал еще раненых и убитых таскать. И был интерес, так как обстрел-то я выдержал, да еще и раненого перевязал!

После обстрела группа «мигрантов» из Проекта «К», человек пять, которые находились в тылу точки нашей, вышли к командиру, построились. Я на это смотрел с удивлением. Командир наш ходил перед ними и весело что-то им объяснял. Мне стало интересно, и я вылез из своего окопа, если это можно было назвать окопом. Пошел к ним, и встал рядом с мигрантами из «К». Командир явно над ними издевался. Я спросил:

– А что происходит?

На это командир мне весело ответил:

– Вот эти люди контужены после обстрела и хотят в госпиталь. – При этом он улыбался и весело перед ними расхаживал. Затем подошел ко мне и сказал мне в лицо, показывая им на меня:

– Вот тоже человек контужен, – на это я ответил, что нет у меня никакой контузии, на что он мне ответил, показывая на мигрантов из «К». – Надо же людей поддержать.

Я все понял. Мигранты из «К» испугались и хотят в госпитале отсидеться. Стало уже не интересно, и я ушел в свой окоп. На следующий день снова были на той же позиции. Приказ командира: «Держать позицию, может быть накат[4] на нас». Сосед, метров на семь от меня правее сзади, вырыл окоп и жил там, но не замаскировался. Мы позицию держим. И вдруг крик из окопа того соседа. Первая мысль у меня – помочь человеку, броситься в его окоп, оказать помощь. Однако есть приказ и возможен на нас накат со стороны противника. Это меня удержало в моем неглубоком окопе. Однако сосед быстро замолчал, и это меня успокоило. Сказали потом, что погиб и нельзя было спасти вообще. Умер быстро. Но наши ночью пошли на штурм и взяли точку противника, которая находилась перед нашей позицией.

Далее нам приказали отойти немного назад. Я и переселился в окоп того самого недавно убитого. Двухсотый, когда я пришел, уже был вытащен из окопа и лежал с одеревеневшей поднятой в локте рукой около бруствера. Он мне не мешал почему-то, и я решил не тратить силы на то, чтобы его оттаскивать от моего нового жилища. В окопе нашел его магазины и автомат, решил оставить себе. Пригодится второй автомат. Каска, а на донышке каски кровь, смешанная с дождевой водой. Вылил кровь, а каску положил за левый край бруствера, который был защищен деревьями. Окоп хоть и не был глубоким, но все же похож на окоп, то есть он был мне по бедро. Это уже что-то. Откапывать, углубляться? Буду. Однако на дне окопа грязь, жижа грязная. Хуже нет копать жижу, но буду. Теперь его необходимо накрыть пленкой от дождя и летающих разведчиков.

Почему двухсотых часто не выносят сразу? Все просто. Эвакуационная команда, состоящая из медиков и штурмовиков, сбивается с ног. Здесь и там нужно быть. В первую очередь выносят раненых, а потом занимаются мертвыми, и потому двухсотый пролежать может и неделю, и две недели, и даже три. Работа в эвакуационной команде требует психического и физического сверхнапряжения. У моего мертвого друга я сам потом срезал жетон с буквой и номером. Это необходимо для того, чтобы его могли наши вагнеровцы зарегистрировать как убитого, для того, чтобы родственникам героя выплатить деньги за смерть и награды. Героя? А там все герои. Там негероев нет. Хотя мы и не считаем сами себя героями. Просто это наша работа. Есть такая работа – решать проблемы страны. Вот и все.

Я обустроил для окопа крышу. Бывало, что она и протекала, и тогда я ее латал. Но крыша нужна была от украинских птичек. Еще замкомандира нашей точки принес мне защитную сетку, которой я накрыл верх окопа и закрылся от двухсотого. Также зам