Это был удар, которого Вано не ожидал. Мать хотела его лишить завоеванной свободы. Он снова должен был вернуться в свою одинокую комнату и пить теплое молоко, в то время как Раю опять отправят в девичью. Безумная злость на эту властную женщину разбила все преграды, которые он выставил против своего раздражения. Молодой человек вскочил и, зло сверкнув глазами, крикнул:

— Этого не будет! Я останусь в Рощине и буду ждать твоего решения там. Я — мужчина, я дал тебе слово, что скоро мы будем купаться в золоте, я должен свое обещание сдержать. Если ты считаешь нужным проверять счетные книги — проверяй, а я поеду в Рощино, и каждый день буду приезжать на фабрику, контролируя ход работ.

— Хорошо, дорогой! — воскликнула потрясенная графиня, первый раз в жизни увидевшая сына таким, — делай, как хочешь — можешь сейчас вернуться в Рощино и встретиться со мной на фабрике в три часа пополудни, можешь остаться здесь и поехать со мной на тройке.

— Я уеду сейчас, встретимся в три, — процедил Вано и вышел из комнаты.

Мать становилась невыносимой, а ему приходилось зависеть от ее прихотей. Но, по крайней мере, он отстоял свое право мужчины жить так, как ему хочется. Это была победа. Теперь Вано понял, что на самом деле его гнев выбивает мать из равновесия. Как же быстро она сдалась сейчас. Следовало взять это на вооружение. Молодой человек улыбнулся, не все было так плохо.

«Наверное, пора брать власть в доме в свои руки. Мать — женщина, в конце концов, она должна понять, что не может спорить с мужчиной, — подумал он. — Она должна перестать командовать и передать все дела и деньги мне».

Вано представил робкое выражение на красивом лице матери, лишившейся денег и власти, и решил, что он будет хорошо и справедливо к ней относиться, но пусть она живет одна, он уже к ней не вернется. Молодой человек вышел во двор, вскочил на своего серого орловского рысака и полетел по заснеженной аллее к воротам. Граф, наконец, понял, что ему делать. Цель была поставлена, и теперь следовало ее достичь.

Сказать, что Саломея была потрясена вспышкой сына — значит, не сказать ничего. В такой ярости своего мальчика она видела впервые. Как же до этого дошло, что сын готов поднять восстание против ее власти? Это, безусловно, чье-то влияние, сам Вано никогда не решился бы на это. В любви и преданности своего ребенка графиня не сомневалась, но это вредное влияние следовало вычислить и пресечь на корню. Она поднялась и отправилась искать Заиру. Свою старую няню, ставшую в Пересветово домоправительницей, она нашла в кладовой, та, узнав от хозяйки, что денег в доме больше нет, пересчитывала припасы.

— Бросай заниматься пустым делом, мне нужно с тобой поговорить, — распорядилась Саломея и, не дожидаясь ответа служанки, отправилась в небольшую комнату, служившую ей кабинетом.

Заира, знавшая, что взбешенной хозяйке лучше не возражать, бросилась за ней, даже не закрыв кладовую на замок. Графиня уселась в кресло около письменного стола красного дерева, покрытого темно-зеленым сукном, и подняла ледяные глаза на Заиру, стоящую напротив.

— Что ты рассказываешь графу? Какие мысли внушаешь? Или это твой сын рассказывает моему мальчику о дурацких традициях вашей деревни? — звенящим голосом произнесла Саломея, — признавайся, что вы ему наговорили!

— Бог с тобой! Я ничего не рассказывала Вано, я прекрасно помню, что ты запретила разговаривать с ним о нашем народе, — испугалась Заира.

Она действительно давно перестала говорить с внуком о Кавказе, но Саломея не знала, что до ее запрета все уже было сказано. К тому же Заира знала, что ее сын, наплевав на все приказы Саломеи, пытался передать мальчику свои взгляды на жизнь, а традиции гор были основным сводом правил, по которым жил Коста.

— Значит, это Коста внушает моему сыну ваши деревенские взгляды, что мужчины — главные в жизни, а женщины ничего не значат? — с пристрастием спросила Саломея, вглядываясь в лицо своей служанки.

— Коста со мной не советуется, я никогда не знала, что он делает, хочет — приходит, хочет — уходит. Он с тобой разговаривает больше, чем со мной, — опустив глаза, ответила Заира.

Она так надеялась, что пронесет и на этот раз, ведь то, что сейчас пыталась раскопать Саломея, было слишком опасно. Зная характер своей воспитанницы, она не сомневалась, что если та решит, что старая няня пошла против ее воли, то Заира без копейки денег вылетит на большую дорогу. А сытая жизнь, которой она жила уже больше двадцати лет, очень нравилась старой женщине, и ей совсем не хотелось возвращаться к каменному очагу в горном селе, где каждый второй год — голодный. Да и возвращаться было некуда. Дом, в котором она жила, принадлежал раньше ее брату, а несколько лет назад Коста привез известие, что его продали абхазам. Заира, помолившись в душе, попыталась отвести от себя гнев хозяйки и сказала:

— Здесь я внимательно следила за всеми девушками: все, кого Вано принуждал, отказали ему, а вот в Рощине он сразу нашел себе усладу. Это — дворовая девушка по имени Рая, но я проверила — он у нее первый, так что никакой заразы наш граф не подцепит.

— Так вот в чем дело, — протянула Саломея. — Почему ты мне не сказала про нее?

— А чего говорить, и так все ясно: у мальчика горячая кровь, а ему уже двадцать лет, в горах мальчишки невинности лишаются лет в двенадцать-тринадцать.

Спокойное упоминание о незаконном происхождении ее сына, чего она, в действительности, стыдилась, вновь вывело Саломею из себя.

— На что это ты тут намекаешь? Может быть, еще заявишь, что мой мальчик — твой внук? — прошипела она. — Раз и навсегда заруби на своем длинном носу, что Вано — русский граф. А если я узнаю, что ты, или твой сын, хоть словом, хоть намеком дали понять Вано, что это не так — вам не жить. Иди вон.

Заира поклонилась и вышла. Идя к своей незакрытой кладовой, она печально подумала, что как бы Саломея ни пыталась забыть о том, от кого родился ее мальчик, кровь Вано все равно даст себя знать. Так же, как во всех поступках Серафима старая нянька видела кровь его мягкого и деликатного отца, так во всех повадках Вано она различала своего самоуверенного, жесткого, не признающего никаких авторитетов Косту.

— Кровь обмануть нельзя, она всегда выйдет наружу, — пробормотала Заира себе под нос. — Как можно быть такой слепой и не видеть очевидного?

Расстроенная, она закрыла кладовую на замок, повесила ключ на большую связку, висящую на поясе, и пошла в свою комнату. Заира хотела помолиться Богородице, прося отвести беду от ее сына и внука, а, главное, от нее самой. За Саломею она не молилась. Многие годы неблагодарного и презрительного обращения прежней воспитанницы убили в ее душе ту любовь, которую она питала к маленькой красивой девочке в горном селе Алагирского ущелья и к бедной сиротке в купеческом осетинском доме Москвы.

Выяснив причину возмутительного поведения своего сына, Саломея успокоилась. Как же она раньше не догадалась, что ее мальчик торчит в Рощине не из-за дурацкой фабрики, а из-за женщины. Все оказалось так просто. Дворовая девушка — не самый плохой вариант, по крайней мере, у нее никакого влияния на Вано не будет. Это не жена и не любовница из благородных, вот тогда матери пришлось бы держать ухо востро. Но, слава Богу, никаких молодых женщин на горизонте Вано пока не было видно, и незачем было начинать напрасную борьбу с сыном. Наоборот, нужно было успокоить его, а значит, нужно было достать денег. И Саломея давно знала, где их взять, только слишком противно было просить деньги у бывшего любовника. Но делать было нечего, сын был дороже. Женщина поднялась из-за своего стола, подошла к зеркалу, висящему над камином, и посмотрела на свое отражение. Сама себе она сейчас очень нравилась, полнота необыкновенно украсила ее тело, сделав его аппетитным, да и ее удлиненное лицо очень выиграло, ведь его точеные черты остались тонкими, но в них появилась обманчивая мягкость.