целая страна». На Красной площади такая портретная галерея, наверное, смотрелась бы особенно забавно. Надо идею подать. Чтоб кое-кто не расслаблялся.

Джинсов молчит, крутя в руке бокал, – на запотевшем стекле отчетливые узоры отпечатков. Кивает, не споря, мол, «не видел». Приходится продолжить.

– К тому же девушка пока лишь возможный свидетель. Где-либо ее вывешивать или делать запрос на местное телевидение, чтоб они ее показали в криминальных новостях, мы не можем. По вполне понятным причинам, разве нет?

– Люди не сдадут ее вам, а что-то с ней сделают? Этого опасаетесь?

– Все и всегда этого опасаются. Это называется «презумпция невиновности», а подобные действия – подстрекательство к расправе. Так что да. Пока – закрытые базы. Только они.

– И как, помогает?

Достал давить на больное. Приходится включить заезженную пластинку. Люда, начальница отдела, всегда подобную врубает, когда кто-то тычет ей в лицо микрофоном.

– Оперативно-розыскные мероприятия ведутся, я их контролирую. А потом…

– А потом – в «глухари». Да? Я же знаю, не любят у вас неуловимых, да и кто бы…

– Евгений, зачем вы так? – Лоб колет игла мигрени. – Дело условно «без лица», да, но…

– Но?

Пристально теперь смотрит, нехорошо, и весь бокал уже захватан пальцами, поверх узоров снова и снова проступают мелкие водяные капли. Джинсов нервничает. О, смотрите-ка. В ответ на заезженную пластинку следственного официоза – непередаваемая обывательская морда. Такое же заезженное «Все вы, менты, одинаковые, за что только вам платят, на хер вы нужны?». Как же вокруг воняет мясом, картошкой и чем-то еще пряным, жирным… Тошно. Тошно от этого, а не от бредовости разговора, не от мысли, что Ванилла, Варвара, Варя…

– Не хотелось бы. Я не собираюсь пока сдаваться.

Не хотелось бы. Ванилла, Варвара, Варя… так все остаться просто не должно. Не может. И не останется. Глаза болят… пальцы с силой давят на веки, трут их.

– Давайте более конструктивно и конкретно. Зачем вам фоторобот?

– Затем, зачем его и составляли. – И все же взгляд вроде смягчился. – Искать.

– Сами будете слоняться по нашему городу, что ли?..

Неожиданно Джинсов улыбается. Подается еще немного ближе, елозя по столу бокалом, и почти шепотом спрашивает:

– Дмитрий, у вас есть инстаграм?..

Какой тут конструктив? Пытка сплошная. Издевается, что ли? Сам вычислил, сам зачем-то подписался и теперь лезет, отнимает время, несет чушь… или спьяну забыл просто?

– Какая разница?

– Не у вас, – Джинсов поправляется торопливо, досадливо. – У Шуйского управления, у СК, у кого-то?.. Я вчера специально, знаете, помониторил по хештегам, погулял, посмотрел. У Хабаровского, у Владимирского, еще у нескольких – есть, и они вывешивают там данные о разыскиваемых людях. Насколько я понимаю, это пока условно официальные каналы, согласованы они постольку-поскольку, но…

Разбирает нервный, злой смех.

– Издеваетесь? У Шуйского ничего такого нет. Мы одни на город. У нас штат полторы калеки, у нас СК с МВД боками трутся в одном доме. Кому вести ваш собачий инстаграм и…

…И пора сесть на успокоительное. Да и в отпуск бы сходить.

– Догадываюсь. Хорошо. – С Джинсова все как с гуся вода. – Поэтому фоторобот мне и нужен. Я вывешу его у себя. У меня пятнадцать тысяч подписчиков. А издательство «Аргус Паноптес», если решится, вывесит на своем официальном аккаунте. У него эту цифру можно умножить на три. И это еще не все. Люди – действительно заинтересованные люди – будут это распространять, и…

– …И сколько из них живет здесь, да и вообще в области?

– А вы так уверены, что девушка местная? Что это подтверждает?

Если разобраться, ничего. Просто сама мысль – всплеск безумия, такого же, как волосы и взгляд этого типа. А он как ни в чем не бывало отхлебывает пива.

– Вы ведь понимаете, что процессуальные нормы мы нарушим? Если информацию пока не разрешено распространять среди гражданских лиц, то инстаграм…

– Я готов сказать, если вы попадете под каток начальства, что попросил знакомого хакера вскрыть вашу базу и достать мне картинку. Он у нас тип отбитый, он действительно сможет. Вы и не узнаете. Просто решил сначала попробовать цивилизованным способом.

Джинсов усмехается. Берет салфетку, начинает старательно обтирать плачущий бокал. Пузырьки в светлой жиже бегут, бегут вверх, ища дорогу хоть куда-нибудь с этой планеты.

– Евгений, это ведь тоже статья. Неправомерный доступ…

– Давайте это попробуем. Пожалуйста, не будьте мудаком.

Вот бы такую табличку. «Пожалуйста, не будьте мудаком». Показывать ее каждому второму встречному. Двинутым заявителям; покрывающим уродов свидетелям; судьям, которых подмазали и попросили забраковать дело с неудачным обвиняемым. А заодно опять же развесить на столбах. «Пожалуйста, не будьте мудаками, граждане-товарищи. Работы и так дохера. Разве это так сложно?»

– Вы что, были с ней настолько близки? – вырывается помимо воли, не удержать, только и остается сцепить пальцы на столе. Формулировка-то какая: «с ней». Даже не с «убитой». Ну хотя бы не с Варварой, Варей, Варенькой…

– Настолько – это насколько?

– Чтобы вам с хакером этим рисковать и злить филинов… ну, Управление «К» [21]. Вами же оно займется в случае утечки.

Снова Джинсов делает глоток, нервный какой-то, судорожный. Тишина.

– Она была как я. А я – как она. Только я пиздлив, а она молчалива. Я Мюнхгаузен, а она – Джоконда. И оба мы что-то среднее между собакой на сене жизни и кошкой на раскаленной крыше творчества. А теперь вот ее нет, а я остался. И жизнь, творчество все какое-то… говно. Не то. Устроит ответ?

Устроит. Настолько, что лучше бы и не слышал. Сколько рыцарей на самом деле было у мертвой Прекрасной Дамы? Почему голоса их так похожи на его собственный?

– Но не-ет, я не вы. – Джинсов мог бы быть стервятником, кружащим и клюющим в темя, раз за разом. – Никакого молчаливого сталкерства, никаких помыслов о том, каково с ней это самое, никаких, короче, поползновений.

– С чего вы решили… – Кровь вскипела, вот-вот загорится. Игла во лбу раскалилась.

– Да на лице у вас написано. – Тон повышается с каждым словом. – Да потому что приперлись. Потому что еще не свалили. Из благородства так в жизни не делают, по крайней мере не загруженные следаки в ебенях. Вы и прислать кого могли. Но у вас личное.

Личное. И не выходит ни огрызнуться, ни осадить. Зато задним числом обуревает мысль: почему не работает «в поле», почему с такой чуйкой – педагогишка и писака? Колола бы эта собака страшная всех свидетелей и подозреваемых, даже самых крепких. Как два пальца об асфальт бы колола, грызла и не давилась. Раскрываемость бы подскочила, скорость… обвиняли бы, конечно, в пытках, но Джуд Джокер – это все-таки не «слоник» и не «славка».

– Нет-нет, я не вы… – Джинсов мотает головой с задумчивой жалостью. – Такого мне не понять. Я сразу