детдоме. Мальчишек, мальчишки-то там в основном и жили, девочки не задерживались. Случайно все вскрылось, один пацан за языком не уследил в новой семье, к брату старшему полез, мол, «расстегивай штаны, смотри, чему меня дяди научили». И понеслось. Родители попались храбрые, громкие, с друзьями в СМИ. Город заговорил – о влиятельных гостях из администрации, о бизнесменах-покровителях, готовых на денек отвезти сирот на дачу, угостить шоколадом и сигаретами, кивнуть на диван: «Мягко тут, ложись, малыш». Малыш. Конечно, всё хотели замять – особенно педсостав, им недавно ремонт сделали, мебель собирались новую покупать. Большие дяди приходили в следственный ласково поговорить, потом неласково, потом не поговорить, а потом… белая «нива» из-за угла, в лучших традициях деревенских страшилок. На Лешку. Именно на Лешку, который только-только ведь пришел, но уперся. Уперся, даже когда Дмитрий в какой-то момент спасовал и Люда спасовала. «Я закрою их, закрою, Дим. Лет десять дерьмо это у нас тянулось, хватит. А не закрою – перестреляю, буду как Евсюков, буду… а ты как хочешь. Я понимаю, ты другой, тебе отчетность, тебе все это…» И все с улыбкой, виновато, неловко, мол, прости дурака. Кое-что не вслух: «У тебя мама, которая жюльены готовила. Тебя не трахали на даче. И в камышах у речки. За сигаретку. За киевский торт». А потом… «нива». Из-под которой Лешка зло, с силой Дмитрия вытолкнул, но сам увернуться не успел. Вспомнилось, как кровь залила все губы, весь подбородок Лешки. Как врачи его тащили с места наезда – небрежно, будто труп, да что там, почти труп, никто не надеялся. После таких травм обычно не выживают, если выживают – остаются инвалидами, а если не остаются, то зарекаются геройствовать, валят в библиотекари и музейную охрану… А этот встал. Они тогда всем отделом оскалились, Людка чуть не слетела, но обложили многих из тех, кто наезжал в гости; наезжал годами; наезжал… Даже «Новая газета» об этом писала. Потом смеялись. Вспоминают теперь каждый раз, когда тяжело. Но даже когда по завершении отдел нажрался; когда пропахшие водкой оказались с Лешкой вдвоем в кабинете; когда лежали на полу и пялились на издыхающую под потолком лампочку, вопросы прозрачные: «А чего вцепился-то? Тебя… или чуваков твоих… тоже?» – остались в горле. Яиц не хватило. На одно хватает – теперь беречь. До остервенения. До одержимости. Слишком много в Лешке оказалось лихости и сил, самому нужных, да и всем нужных.

– Тогда не стоит закреплять в его голове деструктивную установку, что «лучше бы убили». – Джинсов, сцепивший пальцы в замок, говорит укоризненно, выхолощенным тоном мозгоправа.

– Установку?.. – Ни хера не знает ухоженная гражданская тварь, ни хера.

– Именно так. С подчиненными как с детьми: за хорошие поступки ругать не стоит.

– Хорошие поступки? – Аж в висках опять стучит, потому что перед глазами – писклявые датчики, Лешкино серое лицо и вмятина на месте его груди. – Вы, видимо, не совсем понимаете. В органах есть такая должность – оперуполномоченный, опер. А есть наша – следователь. Знаю, в современных детективах другое пишут, но это две разные должности. Там, где нет такой текучки и дурдома, как у нас, очень разные. Иногда следователь вообще почти не ведет никаких мероприятий, а только полагается на данные оперов и оформляет бумаги. И так или иначе, даже в нашем дурдоме на задержании мы работаем обычно с оперативниками, а порой и с подкреплением. Они подготовленнее, они боеспособнее, они страхуют нас и многое берут на себя. Они…

Осекается. Подготовленнее? Боеспособнее? Да блядь. Негласная установка как минимум в Шуйском главке намного проще: «Они тупее. Невелика потеря. Ну знаете же, в жопе движок. Заключение нормально не составят. С судьей-прокурором-адвокатом не поговорят, потому что через каждое слово мэээ, бля и таксказать: наговорятся с быдлом – и вася. А бегать – это мы быстро кого-нибудь научим. Мозги, дедукция, агентура? Какие там мозги, дедукция, агентура? Тут тебе не Детройт. А вот бумага сама себя не подмахнет».

Но это точно не для Джинсова. Еще напишет где-нибудь.

– Знаю, Дмитрий. Варя шарила в этом.

Задумчиво говорит, грустно и беззлобно. А правда ведь: шарила, но и реальность – что не всегда все делается так, как предписано, – тоже чувствовала. Что там по статистике? На среднего регионального следователя приходится 0,88 среднего регионального оперативника. 0,88, твою мать. Полтора землекопа. Три четверти человека. Они с Лешкой свои законные «три четверти» даже видят не каждый день, а уж чтобы на рискованное мероприятие взять двух… две… 1,76 оперативника…

– Так при чем тут установка? – Собственные зубы слишком зло скрипят.

– При том, что инструкция инструкцией… но, скорее всего, ваш помощник подставился потому, что коллеги где-то проебались. Поступил в лучших традициях всех этих лихих ребят? В детдоме – он же детдомовский, правильно помню? – ничего не давали смотреть, кроме «Улиц разбитых фонарей» и «Место встречи изменить нельзя», все такое… Что, нет?

Да. Хотя можно ли это назвать «проебались», когда оперов – как раз 1,76, и взмылены они, и работают по пятнадцать часов в сутки, и на задержании все оказалось не так, как ожидалось? Осведомитель подставил, и одного из ребят вот, Сергеева протеже, Юрку, – ранило. Пулевое в живот. Там было не до захватывающей киношной погони, да вообще ни до какой. А Джинсов со своей колокольни…

– Ладно. Это неважно. Главное, все обошлось.

Но по тону, наверное, все понятно, и в ответном взгляде – бесявое «Я прав». И все-таки Джинсову хватает мозгов больше не лезть в производственные будни. Он допивает залпом пиво, встает и, мотнув головой в сторону зоны с едой, бросает:

– Купите пирожков, что ли.

– Что?..

– Пи-рож-ков, – повторяет, как идиоту. – Тут их хорошо готовят. Вон там, ближе к кассе, стойка. Как раз свежих поднесли. – Джинсов воодушевленно машет рукой. – Ну и пицца тут, кстати, тоже ничего. Или роллы? Они в коробках, нести удобно…

– Зачем? – От этого внезапного гастрономического перекоса только мутит сильнее. – Вам, что ли? За помощь или за консультацию? Не треснет?..

Совсем, видимо, поехал и обнаглел. Или прямо таким и родился?.. Ну надо же. А теперь еще и артистично шлепает себя ладонью по высокому чистому лбу.

– Да мать твою, господин полицай! – Опять такой вопль, что соседи оборачиваются, давясь супом, котлетами и всем, чем располагают. – При чем тут я? Это из-за меня, что ли, тебя выколбашивает? Бросил напарника посреди рабочей горячки, настроение испоганил… Купи ему пожрать! Извинись, похвали. И все будет окей. Эмпатия. Человечность. И еда. Это всегда работает. Бывай, жду фоторобот.

Вот так, с полпинка перейдя на «ты» и подхватив со стула щеголеватое, бежевое, вопиюще московское пальто, Джинсов со своей гражданской