недавно я пересекся в редакции с племянницей Павла Викторовича – кто не в курсе, это наш Большой Книговождь. Так вот, Светка – ей пятнадцать – напялила короткую юбку, да что там юбку, расклешенные труселя с оборочками. Моя двадцатидвухлетняя сестра такую уже не наденет. Почему? Моя сестра знает: она взрослая. Но никому не говорит, ведь взрослой быть немного грустно. Чтобы грустить меньше, она носит не то, что бросает вызов, а то, что ей нравится, – вареную джинсу, юбки-карандаши и маленькие черные платья. А вот Света пока не знает правды о взрослении, а только хочет верить, что постигла ее. Но постигнет.

Герои молодежной прозы всегда ищут путь, не боятся ошибаться и быть уязвимыми. У них тот самый «ум новичка», который так ценят мастера дзен и который взрослые персонажи – и вообще люди постарше – нередко теряют или даже начинают воспринимать как что-то стыдное. Мне кажется, для этого – для постепенного перехода между мирами – и существует та самая молодежная проза. Может, и жаль, что в мои юные годы ее особо не было. С проблемами – разными – я болтался один. Я вообще много был один, мало с кем чем-то делился и мыслил как те самые взрослые герои – то есть зачастую радикально и цинично. Я стал тем еще любителем спасать утопающих и палить из пушки по воробьям… но, как говорил Бак из «Ледника», я выжил, а значит, не будем о грустном!

Мои родители часто и обиженно говорили, что нам – в смысле поколению 90-х – вообще-то очень повезло. Родиться в щадящую эпоху, не волочь на плечах громаднющие камни режимных каменоломен, не качаться в разбитой лодочке с серпом и молотом. Но вдобавок к «повезло» родители уточняли не без насмешки: «Ну и что вы можете написать? Вы не видели ничего». Я не спорил. Я готов признать правоту Высоцкого: все мы книжные дети. Но то, что битвы у нас другие, не значит, что мы их не знаем, и не зря люди – особенно мои ровесники – пишут сейчас так много. И пусть пишут более личностно и менее глобально, больше для своих, чем для вечности, это тоже способ говорить о важном. И эти авторы хотя бы не погружают в экзистенциальный ужас, как некоторые (Федор Михалыч, это я вам!).

Что касается меня… Лично я думаю о чем угодно, но не о возрасте моей аудитории. Вам может быть двенадцать, а может – сорок пять. Но я пытаюсь сказать всем, кто готов слушать, что Настоящие Взрослые остаются собой – людьми странными, зато с открытыми сердцами. Стойкими. Честными. К ним возвращается «ум новичка». И читают они разные книги о разном: о ровесниках, детях и пенсионерах. А еще у них всегда есть время на Чай и Молитву. И не важно, с кем пить первый и кому возносить вторую.

Не думаю, что смогу сказать что-то другое. Или что смогу повзрослеть как-то иначе. Это сложно. Охренеть как. А вы? Все ли решения, которые вы принимаете, и поступки, которые совершаете, – это решения и поступки взрослых людей?

7. Меня убили

Некоторые вещи мы решаемся выбросить из жизни, только хорошенько получив граблями по лбу. Со мной и коллегами такое было: после одной истории мы свернули забавную – как назвать? – издательскую политику, вольготно существовавшую еще с безынтернетных девяностых. Суть ее была в том, что мы разрешали авторам (а иногда и сами просили) менять не только имена, но и пол, возраст, биографию – всё либо на их собственный вкус, либо на вкус маркетинга. Случались прямо-таки эпатажные образы. Чего стоит садовод Глафира Перепелкина, рыжая жрица в вечных веночках на седеющей голове, – ее выпускала прикладная редакция, и за портретом скрывался наш директор-агроном. Или превратившаяся в сиамских близнецов учительница физкультуры, которая подарила нам серию приключений о корсарах?

С Варей такое тоже было: однажды, на заре сотрудничества, когда продажи еще не стали железными, ее понесло в эксперименты. Она написала космооперу, эпичную и неоднозначную – эдакий ретеллинг Библии с Мессией-андроидом и его апостолами-людьми. Там было все в лучших традициях жанра: бескрайний космос, научно обоснованные лазерные копья, гиперпрыжки и необычные расы, включая псоглавцев, смутно отсылающих к головану Щекну [22]. Мы все буквально упали, уже видели эту дилогию, когда пришел Горыныч и в три горла поинтересовался, почему мы потираем руки. Услышав про НФ-романы, он флегматично возвел три пары очей горе.

– Мужчины фантастику, написанную женщиной, не купят, – сочным баритоном Саввы Морозова заявила первая голова. Кондинский. Коварная обманщица Глафира Перепелкина во плоти. – Тем более с такой подоплекой.

– И женщины не купят, – махнула рыжими кудрями вторая голова, женская. Повариха Гречнева. В знак утешения она поставила на мой стол блюдо с домашним лимонным кексом.

– Попроси у Перовой что-то попроще, – с сожалением посоветовала третья голова и облизнулась. Ивашкин, участковый и поэт в завязке, Варей зачитывался. – Вроде первой книжки. Она говорила, у нее много заначек для нас, со школы же пишет?

Я не мог не согласиться: борется-борется человечество с сексизмом, но здесь пока как об стенку горох. Сколько ни тормоши этот сегмент, целевая аудитория почему-то уверена: пусть женщина пишет про любовь, преступления и эльфов, но звездолеты ей трогать нельзя. И инопланетные станции, и экзосферные протуберанцы, и робототехнику – нельзя. Об этом я и сообщил Варе. И тут же мы с ней и Харитоном – шефом по пиару – придумали план.

Первая часть вышла. На четвертой сторонке обложки красовался светловолосый тип с глазами сурового летчика и улыбкой примерного отца – наш свежий менеджер в парике с антресоли корректора. Даже имя мы с Варей придумали пополам. А уж биография… Спецназовец, уволен по ранению, ныне – учитель в художественной школе при церкви, безнадежно мечтает посмотреть закат с Марса. Не женат. Последнее и было лишним.

Книжка продалась не феноменально, но нормально. Неожиданно обласкалась некоторыми представителями РПЦ и в довесок стала фаворитом «Мира фантастики», вторая – тоже. К допу все труднее стало отмахиваться от СМИ и блогеров, клянчащих интервью у «нового таланта с непростой судьбой», и от вопросов, где этого самого автора найти. А потом однажды, проверяя почту, я обнаружил письмо. Некая женщина – сотрудница Роскосмоса, между прочим! – умоляла дать ей контакты «этого ангела, я так хочу увидеть его вживую хотя бы издалека». Письмо было длинным, эмоциональным, даже мелодраматичным. Мне казалось, так и не пишут уже… Неловко похохатывая, я позвонил Варе и полюбопытствовал:

– У вас тут поклонники. Дамами учеными