Некоторые из этих болезненных переживаний Андрей Белый объективно показывает в “Записках чудака”. Он освободился от этого мира только напоследок, чтобы вновь почувствовать себя хорошо в любимом Дорнахе. Доктор Штейнер с теплым участием пытался ему помочь…»

Белый ощущал непонимание со стороны антропософов и, прежде всего, со стороны жены, которая все больше и больше отдалялась от него. Когда же он попытался поговорить со Штейнером о своих проблемах, тот отделался всего лишь общими советами. Но сам Белый слишком хорошо знал – что явилось причиной всех его проблем и тревог. Его жена – Ася, которая, уйдя в антропософию, проповедовавшую «чистые» отношения между мужчинами и женщинами, фактически перестала быть для него женой.

«В антропософии я стал терять Асю, самое дорогое мне в мире существо; а вместо Аси стала на всех путях мне подвертываться Наташа; мои чувства к Наташе я переживал злым наваждением; но почему-то закралась мысль, что это “наваждение” подстроено доктором <…> И вот в душе отлагалось: “Нет, это – слишком: я весь ограблен антропософией: у меня отнята родина, поэзия, друзья, жизнь, слава, жена, отнято положение в жизни”. Вместо всего я болтаюсь здесь, в Дорнахе, на побегушках у Аси, никем не знаемый, большинством считаемый каким-то “naive Herr Bugaeff” (наивный господин Бугаев. – нем.); мне стало казаться, что при моем литературном имени, при моем возрасте, при всех моих работах могли бы больше мной интересоваться. <…>».

В письме к тому же Иванову-Разумнику Белый жалуется не невыносимые условия жизни:

«И потом: я ухватился за “фельетоны” еще с другой точки зрения: как за средство привязаться к литературе, как за спасение, если хотите, чтобы не сойти с ума в ужасных условиях жизни нашей; верите ли: фельетоны – мое единственное развлечение и возможность “отдохновенно-забыться”; а потребность себя развлечь – огромна; подумайте: 2 1/2 года я живу в глухой, злой деревне среди враждебного населения и измученной кучки людей, дотерзывающих свое здоровье непосильным физическим трудом среди… “сумасшедшего дома” старух, старых дев и “психо-патологических” дам, съезжающихся из всех стран Европы не работать, а сплетничать, завидовать работающим и опозоривать их репутации»…

Понимая, что ему, возможно, скоро придется уехать, Белый испытывает боль и страх за Асю, ее здоровье и непонятное тревожное будущее.

А. Белый – Т.Н. Тургеневой-Кампиони

Lettre du 13 avril 1915. 13 апреля 1915

<…> Как хочется вас всех видеть; хочется России; как грустно и тяжело бывает, при Ваu: да и при Ваu! Вспоминаю прошлогоднюю Пасху: помните, мы именно в эти дни переезжали из Вены в Прагу: Вы были с нами, мы приехали в Дорнах, цвели вишни, мы приступали к работам с радостною уверенностью, что к осени или к Рождеству Ваu будет готов. И вот – прошел год: год работы, войны, тяжелых, тяжелых раздумий и всяческих испытаний. Какая грустная Пасха! <…> Строгие-строгие были на Пасхе лекции Доктора; Ваu стоит недостроенный; работают с надломленными силами, истощенные, бледные, переутомленные, злые: и все те же: основное ядро то же; да и то из него лучшие силы взяты на войну; правда увеличился штат приживальщиков при Ваu (ведь и я вот уже с Рождества перешел из работников в приживальщики); но от этого не легче. Все занимает война; она вкралась в душу: висит, гнетет, какое-то кошмарное состояние, без просвета, без далей.

И так измучился за эти 8 месяцев, как никогда; тысячу раз бы уехал, если бы не Ася: она твердо сказала что остается при Ваu, а куда же мне ехать без нее; да сейчас разлучаться как-то боязно; и так видно придется скоро, потому что вероятно-таки, нас 2-ое ополчение возьмут скоро; я уж не живу в Ваu, а доживаю. Вероятно Наташа с Асей останутся тут. <…> Асенька теперь ничего: все еще слаба и не бережет себя; сегодня с работы вернулась мокрая, она работает у Рихтера на стекле (и обливается водой); три месяца (январь, февраль, март) была она у нас на положении выздоравливающей; и все-таки не хочет не работать.

Сейчас у меня опять повторяются мои странные припадки полуудушья – полусердечные: говорят я здоров: но от этого не легче; переживаешь все-таки физически состояние крайне неприятное: почти умирания <…>

В связи с войной Белый призывается на военную службу, и ему нужно вернуться в Россию. Он уговаривает Асю уехать вместе с ним. Но Тургенева отказывается. Белому еще кажется, что разлука с Асей – временная. Ненадолго…

Нужно сказать, что Ася колебалась – ехать или не ехать. И высказывала свои сомнения вслух. Но Штейнер отговорил Тургеневу, считая, что ее здоровье не выдержит этой поездки.

Андрей Белый выехал из Дорнаха в Россию в середине августа 1916 года. Он ехал кружным путем через Францию, Англию, Норвегию и Швецию. В момент расставания с любимой женщиной он испытал всю гамму чувств – от всепоглощающей любви к такому же всепоглощающему сожалению и горечи.

АСЕ (ПРИ ПРОЩАНИИ С НЕЙ)

Лазурь бледна: глядятся в тень

Громадин каменные лики:

Из темной ночи в белый день

Сверкнут стремительные пики.

За часом час, за днями дни

Соединяют нас навеки:

Блестят очей твоих огни

В полуопущенные веки.

Последний, верный, вечный друг, —

Не осуди моё молчанье;

В нём – грусть: стыдливый в нём испуг,

Любви невыразимой знанье.

(Август. 1916. Дорнах)

Вернувшись в Москву, Белый по-прежнему тоскует по Асе, оставленной им в Швейцарии. Она представляется ему той невыразимой мечтой, которая когда-то так пленила его.

Те же – приречные мрежи,

Серые сосны и пни;

Те же песчаники; те же

– Сирые, тихие дни;

Те же немеют с отвеса

Крыши поникнувших хат;

Синие линии леса

Немо темнеют в закат.

А над немым перелеском,

Где разредились кусты,

Там проясняешься блеском

Неугасимым – Ты!

Струями ярких рубинов

Жарко бежишь по крови:

Кроет крыло серафимов

Пламенно очи мои.

Бегом развернутых крылий

Стала крылатая кровь.

Давние, давние были

Приоткрываются вновь.

В давнем грядущие встречи;

В будущем – давность мечты;

Неизреченные речи,

Неизъяснимая – Ты!

* * *

Опять – золотеющий волос,

Ласкающий взор