Девушка кивнула. Сыщик разглядывал впалые щеки, по-лягушачьи широкий рот, оспинки над верхней губой, оттопыренные уши — все эти изъяны, прежде надежно скрывал никаб.

— А сегодня еще раз в том убедился, когда вы назвали свою спутницу Нютой. Не Аней или Асей, как в дворянских семьях принято, а на деревенский манер. Это же сокращение от Анюты, верно?

Она снова кивнула.

— Я покрутил на языке ваше мавританское имя и, поверьте, разгадать этот ребус оказалось гораздо легче, чем деревяшки внуков Сварога. У нас принято переиначивать сложные для русского уха фамилии на свой манер. Грузин Цобелиани в одночасье становится Сабельяновым, а немец Мориц — Маврикием. Вы, наоборот, изменили привычное имя на заморское. Марджиям из Жугарофа. Я разобрал по созвучиям, и получилось, что вас зовут Марьяна. Родом вы из деревеньки Шугарово, так? Проезжал я однажды мимо тех мест, всего-то две дюжины домов. Оттуда до города Орана пять тысяч верст…

— Может статься, и поболее. Но я же не сразу к алжирским берегам отправилась, — разоблаченная мавританка окончательно успокоилась, хотя время от времени, по привычке, коверкала ударения, но тут же, исправлялась. — История моей жизни скучна и банальна, таких по всей России — как соленых груздей в бочонке. Небогатый помещик на старости лет схоронил властную жену, которую люто ненавидел. Взял в жены молодуху из бывших крепостных, им тогда как раз вольная вышла. Самому-то хотелось резвость свою на пару лет продлить, но про дочку малую не подумал — каково с мачехой жить. А мачеха оказалась двуличной дрянью. Пока отец рядом — целовала меня, как родную, волосы расчесывала да песни пела. Когда же он уезжал по делам, резко менялась. Оскорбляла меня всячески, шпыняла на каждом шагу и грозила: «Расскажешь кому — уморю!» А как исполнилось мне пятнадцать лет, поставила мужу условие: «Выдай-ка дочку замуж. Сколько лет нам еще кормить кобылу эдакую? Пущай муж об ней заботится. Или отправь работать, пущай сама на хлеб зарабатывает! А только чтоб духу ее в нашем доме не было!»

Марьяна не собиралась рыдать, но комок к горлу подкатил. Подруга сочувственно взяла ее за руку и легонько сжала. На беду это оказалась порезанная ладонь, и слезы из глаз все-таки брызнули.

— Отец повздыхал чуток, да и согласился. Я ведь ему всегда напоминала бывшую жену — похожи мы с матушкой, как две капли воды. К тому же новая супружница ему двух мальчишек родила — они-то наследники, а я — обуза. В ноги к нему кинулась: «Батюшка, родненький, умоляю! Не надо замуж! Отошли меня учиться куда-нибудь подальше — в Петербург или в Европу». Мне повезло, что тот год урожайным выдался. Сунул мне родитель кошель с деньгами на год вперед и отправил во Францию. Второй кошель, поменьше, дала его жена и прошипела вслед: «Живи там, ни в чем себе не отказывай, но сюда не возвращайся!» Золотом этим я протянула почти два года. Больше ни копейки отец не прислал, на мои письма ни разу не ответил. На что я могла рассчитывать — нищенка, недоучка, без роду и племени, в чужой стране? Прибиться к борделю в трущобах Парижа или наняться в служанки и молиться, чтобы хозяин не оказался насильником или иной мразью? Оба варианта казались мне одинаково унизительными.

Она вздрогнула от отвращения и надолго замолчала. Крапоткина нежно гладила ее плечи и спину, нашептывала что-то успокаивающее. Сыщик деликатно рассматривал сахарницу, ожидая пока Марьяна придет в себя. К тому моменту, как он сосчитал сколотые кусочки в пиале по десятому кругу, девушка снова заговорила:

— Пришлось продать за бесценок все, что у меня было — одежду, книги, украшения, оставшиеся от покойной матушки. Когда я выходила из лавки старьевщика, столкнулась нос к носу со старым алжирцем Зин-эт’дином. Продавец выбежал к нему навстречу, пал ниц, но звездочет даже не посмотрел в его сторону. Заглянул мне в глаза и спросил по-французски: «Ты веришь в предназначение?» Я испугалась, но прошептала: «Верю». Тогда он крепко взял меня за руку и повез прямо на вокзал. По дороге рассказал, что накануне составлял гороскопы и звезды дали ему знак — ровно в этот час и на том самом месте он встретит девушку, с которой достигнет наивысшей гармонии. Он говорил об астрологии, о движении небесных тел. Потом мы сели в поезд до Марселя, а оттуда отправились в Оран.

— Вы стали его женой? — уточнил сыщик.

— Ученицей — первой и единственной. Зин-эт’дину не нужна была жена. Он считал, что от близости с женщиной мужчины тупеют, а ошибаться в чтении звезд и предсказании судеб непозволительно. Звезды не соврали — жили мы спокойно и, представьте себе, в гармонии. Я проводила дни и ночи, изучая Зодияк. Три года назад звездочет умер, а я села в его кресло, расшитое древними символами. Тогда же придумала собственное правило: предсказания нужно выдавать маленькими порциями. Ведь если первый прогноз сбудется, люди за каждый последующий заплатят не скупясь. В Алжире никого не смущает, что я гьериб… Чужая. Но когда мы с Анной поехали в Европу, то придумали этот образ — Марджиям из Жугарофа. Ведь ни в Мадриде, ни в Вене, ни в Праге за предсказание русской девицы гроша ломаного не заплатят, зато экзотическую мавританку готовы осыпать золотом и драгоценностями.

— Но как вам удалось подделать цвет кожи? — полюбопытствовал Мармеладов. — Загар от солнца таким темным не бывает, да и сошел бы давно. Вы ведь не первый год путешествуете.

— Грецкий орех, — Марьяна обнажила в улыбке идеально-белые зубы. — Сок незрелых плодов я собираю в бутыль и везде вожу с собой. Добавляю в крем и натираю лицо, руки, живот.

— Хитро! Но на что вам сдались все эти сложности? Неужели так соскучились по родным снегам?

— Все эти годы я жила мечтой, что однажды появлюсь в доме отца, брошу ему под ноги мешок золота и скажу, как счастливо живу, каких вершин достигла, чтобы мачеху перекосило от зависти и злости, а батюшка зарыдал: «Прости, Марьяша…» Но я гордо уйду, даже не обернувшись. Минувшим летом мечта сбылась. Я нагрянула в Шугарово без предупреждения и знаете что выяснилось? Всю семью выкосила холера, вскоре после моего отъезда в Париж. Эпидемия. Получается, мачеха спасла мне жизнь, отправив подальше от дома, — она кусала губы, чтобы снова не зарыдать. — Хотела сразу вернуться в Алжир, но…

— Я предложила