поверят, станут отнекиваться. Не потому, что ленивы и тяжелы на подъем, — хотя и не без этого, — просто сама история настолько невероятна, стороннему наблюдателю покажется выдумкой. Потом кто-то из высоких чинов проникнется, пошлет на этот холм сотню мундиров. Мы и шагу не пройдем, чтобы не запнуться о погоны. В итоге убийца ускользнет незамеченным.

— Так зачем сообщать им подробности? Можно просто шепнуть околоточному надзирателю, что душегуб прячется в одном из домов близ Николы Болвановского, — Вятцев кивнул на церковь с пятью маковками и стрельчатой колокольней. — Они-то все равно Ираклия ищут.

— За что? — удивился Митя.

— За убийство в торговых рядах. Сторожа вернулись под утро, видят — окно разбито, занавеска сорвана, у печи труп лежит. Кликнули городового. Тот говорит: «А с кем оставался старик?» Те описали Сабельянова. По приметам его и ищут.

— Не найдут, — отмахнулся Мармеладов. — Ираклий умен, а пуще того — хитер, стало быть предполагает такое развитие событий и на людях без грима не покажется. Да и зачем бегать туда-сюда?! Он уже давно выбрал место, наметил жертву, а уж орудие убийства приготовлено три тысячи лет назад. Осталось дождаться нужного дня.

Сыщик присел на корточки у глухой стены каменного дома. Навалившаяся усталость граничила с безысходностью. Лягушонок, упавший в крынку молока, барахтался, барахтался, сумел сбить масло, но вдруг осознал, что его засасывает в этот мягкий желтый комок, а выбраться сил уже не осталось.

— Эх, заглянуть бы в голову безумца! — воскликнул доктор, и все поняли, что это не просто фигура речи, он и впрямь хочет изучить мозг убийцы. — Уникальный экземпляр! Совсем не стыдится своих деяний. Неужто и вправду не считает, что творит злодейства? Или это всего лишь поза?

Мармеладов вспомнил спокойный и самоуверенный взгляд преступника, и по спине прокатилась ледяная волна.

— Он чувствует себя великаном. Но не среди людей, нет. Он великан среди лилипутов. Не пять, а все десять аршин разницы! Не замечает никого внизу — давит, топчет без всякой жалости. Потому и ходит по Москве широким кругом, будто солнце, выбирая дом для очередного убийства.

— Но по какому принципу?

— Кабы знать.

— Вот вы не верите, но что если, — почтмейстер понизил голос, — он и вправду великую силу обретет. С таким-то апломбом! Куда двинет? В цари? А может, захочет всю Европу под себя подмять?

— Европу, и Китай с Индией, и Америку.

— Скажете тоже! Да кому Америка-то нужна? — возразил Вятцев. — Все влияние в мире лишь от России да Европы проистекает.

Двинулись дальше, поглядывая на обе стороны улицы. Особняков здесь не было. Домишки, вперемешку каменные и деревянные, жались друг к другу, иной раз не оставляя просвета, но чаще все же разделенные узким проулком — еле втиснешься! — или неприметным тупичком. Строения низкие, редко где увидишь третий этаж, оттого хозяева испытывали жгучую потребность украшать их причудливыми вывесками — в этом они ничем от людей не отличаются, недорослики тоже любят надевать яркие жилетки и облепливать мундир орденами. Вот на всю ширину фасада вытянулась жестяная лента: «Иван Кисин и сыновья. Гончарная артель». Давно висит, краска местами облупилась, стало быть, дети Кисина уже подросли и лепят вовсю, помогают родителю. Судя по тому, что комнаты в доме не сдают другой артели, дело ведут прибыльно, а вывеску не подновляют, чтобы ворье не зарилось да мздоимцы не приставали. В соседнем здании недавно — свежайшая витрина! — открылось «Образцовое гигиеническое прачечное заведение», где производится — и об этом заявляют строчкой, раздувшейся от гордости, — «СТИРКА БЕЛЬЯ БЕЗ ЩЕТОК!» А на крыше дома напротив болтаются две дюжины разноцветных лоскутков, словно сигнальные флажки на мачте корабля, тут и без пояснений ясно: «Склад мануфактурных товаров! Шерстяные и шелковые ткани». На удивление, нигде поблизости не встречались бакалейные лавки, коих обычно везде натыкано с избытком. А нет, есть и такая. За поворотом. Предлагает «… не токмо сыры всех сортов…», но и что-то еще. Митя не успел прочесть, поскольку увидел нечто более интересное:

— О, портерная! — и устремился в боковую улочку, приговаривая на ходу. — По глоточку, а? Заодно и отдохнем маленько. Умаялись ведь бродить!

Окна бревенчатой избы подмигивали прохожим — один ставень закрыт, создавая приятный полумрак внутри, другой — нараспашку, чтобы все могли увидеть надпись на стекле: «Кружка за 5 копеек! Две кружки за 9 копеек!» Дубовая дверь украшена резьбой: полкан с бородой в три локтя топчет копытами крылатого волка с головой мужчины в завитом парике. Очевидно, художник черпал вдохновение в том же самом заведение, большими пенными кружками. Никаких надписей над входом не наблюдалось, да и ни к чему они — наливают ведь не только грамотным, картинки достаточно. На круглом щите красный рак вынырнул из серебристой чарки, а в клешнях держит по бутылке пива. Заходи, честной народ!

У крыльца топтались две бабульки в платках. Приметили Митю. Заголосили, но не взахлеб, а по очереди, в заранее оговоренном порядке.

— Картофель горя-а-а-чай! — старуха приоткрыла корзинку, выпуская душисто-укропное облачко пара. — Не желаешь, касатик? Яйца печеные опять жа имеются.

— Огурчиков возьмите. Полдюжины на копейку, — у этой корзинка с промокшим дном, с которого срываются соленые капли. — Берите, у меня ядреныя. Будете довольны!

— Да нам ни к чему, — почтмейстер увернулся от заступивших дорогу торговок. — Мы же по глоточку всего.

— Смотри, касатик, не пожалей опосля! — картошечница сплюнула под ноги, кольнула хищным зраком Мармеладова, а на доктора и вовсе не взглянула.

— Ого, какие тут привратницы, — хохотнул Вятцев, пригибаясь в дверях, чтоб не удариться о притолоку. — А за стойкой, поди, шикарная мидинетка[33] сидит. Для контрасту.

Про контраст угадал, но в остальном ошибся. Буфетчица оказалась огромного размера жабой, втянувшей уродливую голову в кружевной воротник. К нижней губе прилипла папироса, которой она поминутно затягивалась, а дым выпускала через ноздри с шумным «фырхш-ш-ш». Индиговый балахон скрывал расплывшуюся фигуру, но студенистые руки со вспухшими венами выставлял напоказ. Пантагрюэльша не спешила приветствовать посетителей: сами подойдут, не переломятся. А обидятся — скатертью дорога!

Мите захотелось немедленно уйти, но желание утолить жажду все же пересилило.

— «Золотой ярлык» есть? — спросил он деловым тоном, подойдя к стойке.

— Есть-то он есть, да не в любую глотку захочет влезть! — голос у жабы был тонкий, хотя и с хрипотцой. — Нам с Трехгорки привозят в бутылях. Фырхш-ш-ш. Кажная встанет тебе,