Если уж совсем по чесноку говорить, ничего я не испытываю, кроме страха.

Из кухни были видны две двери – одна из них вела в Иркину комнату. Виднелся кусочек кровати и белая, какая-то неестественно белая простыня.

Я ни о чем не мог думать, кроме того, что придется идти в эту комнату и там заниматься тем, что даже представить невозможно. Страшно представлять.

Какой-то я, конечно, ненормальный: вот – баба, вот – водка, там кровать. Это же типа счастье. Нормальное мужское счастье. Которого почему-то я не ощущаю.

Надо было выпить.

Перед столом – два стула напротив друг друга.

Мы сели.

Ира смотрела тем взглядом, который, видимо, она считала влюбленным.

Меня бесило, что я не испытываю вообще никаких чувств, кроме страха. Просто взбешивало меня это, как будто я какой-то ненормальный.

На фига я все анализирую? Выпил. Взял бабу. Так это называется, вроде… И все. Дела.

Так нет же! Мысли какие-то дебильные в башку лезут… Кому они нужны только?

Ира поставила маленькие красивенькие рюмочки.

Я бы с большим удовольствием выпил из граненого стакана.

Разлил водку.

– Давай выпьем за нас, – сказала Ира, конечно, банальность.

Неужели Евсеева меня раздражает? Этого еще не хватало!

Я попытался улыбнуться:

– Класс!

Выпили.

Прислушался к себе: водка не подействовала никак.

– Между первой и второй, – вздохнул я по-взрослому.

Налил и гаркнул:

– За любовь!

Ирка выпила и спросила:

– А ты вот прям меня любишь?

Картошка обожгла рот – я тяжело задышал, уничтожая едва возникшую романтическую атмосферу.

Зато возникло несколько секунд на обдумывание ответа.

Наконец я выдохнул:

– Очень.

– И вот прям готов всю жизнь со мной кантоваться? – Ира смотрела серьезно.

Я постарался улыбнуться по-взрослому:

– Мне кажется, это тост.

После третьей рюмки водка стала ощущаться как тепло. Тепло растекалось по всему телу, страх растворялся в тепле.

Мысли, блин, никуда не девались, но зато приходило ощущение пофигизма. Наверное, по-умному это называется свободой. Или раскрепощенностью.

Выпили еще. И еще.

Становилось легче – да. Спокойней. Безусловно. Только вот меня не покидало ощущение, что мне предстоит какое-то важное дело.

Бред, чушь, фигня! Секс – это разве дело?

Из-за выпитой водки мир постепенно погружался в туман, в котором и лицо Ирки, и все предметы выглядели как-то неестественно резко.

Картошка и тем более шпроты в рот не лезли.

Ирка смотрела влажными глазами.

Никогда в жизни я не видел у девушек таких влажных глаз.

– Хочешь, я тебе стихотворение прочитаю? – спросил я и с ужасом понял, что мой язык не очень-то меня слушается.

– Здорово! – даже одно это простое слово Ирка произнесла с трудом.

Я зачем-то встал.

Мир закачался и немножко поплыл.

Не отворачиваясь и даже не мигая, я смотрел на Иркино лицо.

Сначала оно расплывалось, но потом мне все-таки удалось на нем сфокусироваться.

Я хлебнул водки зачем-то прямо из горлышка и воскликнул:

– «Упражнение в Маяковском». Это типа название…

– Маяко-о-о-о-овский, – почему-то протянула Ирка. – Это же поэт такой, да? Он же стихи писал, правильно? Поэт, да?

Мне стало ужасно грустно. Прям как-то сразу. Так грустно, что захотелось выть.

Но вместо этого я начал:

Когда я читал, Ирка уронила голову на руки, и мне показалось, что она спит.

Но как только я закончил, она вскинулась и крикнула:

– Потрясающе! Мой мужчина – поэт! Потрясающе!

Что мне оставалось делать? Тем более я уже стоял и не был уверен, что если сяду, потом смогу снова встать красиво.

Ну, я и подошел к Ирке. Сзади обнял ее голову и поцеловал почему-то в затылок.

Ирка сама положила мои руки себе на грудь и произнесла тихо-тихо:

– Пошли.

Она не спросила. И даже не посоветовала.

Это был приказ.

– Пошли, – повторила она.

_______________________________________________

Раз! Два! Три! Проверка!

Пишет, вроде?

Вроде – да.

И вот теперь я сижу и диктую на свой компьютер. И никто не скажет мне, зачем я это делаю, но почему-то надо мне это, необходимо.

Может, привык? Может, действительно очень люблю звук, который никогда не предаст?

А может, мне просто мыслей своих жалко? Ведь если их не зафиксировать, они растворятся в мозгу, да и все. А так – останутся. Кому останутся, зачем – неясно. Однако не растворятся в воздухе, и это уже хорошо.

Идиотское занятие: думать, кому нужны твои мысли? Возникли? Славно. Зафиксировались. Чудесно. Кто-то их услышит? Да какая разница!

Тот же сын, например. Сережка будет слушателем. Почему нет? Вот помру я, он сядет, включит… А тут голос отцовский…

Хотя, если честно, меня не волнует, кто меня услышит. Просто привычка такая: фиксировать голосом то, что со мной происходит.

А что со мной происходит?

То, что со мной происходит, носит гордое имя: любовь.

Утро. Позднее утро. Спешить некуда. По утрам куда можно спешить? На репетицию. Теперь у меня нет репетиций.

И вот лежу. Смотрю в потолок и чувствую, как счастье постепенно заполняет меня.