Вику это не понравилось. Оба пошли в сторону здания аукциона. Точнее, Паули пошел, и Вику, который безуспешно пытался остановить его, ничего не оставалось, как последовать за ним. На ходу он по-прежнему продолжал говорить, убеждать, протестовать...

Я стоял у них на дороге. Они увидели меня только с четырех шагов и остановились. Вик был зол, как никогда, Паули спокоен, как бетонный блок.

Вик в последний раз яростно взглянул на Паули и ушел.

— Я завтра домой уезжаю, — сказал Паули. На следующей неделе в Америке должен был быть какой-то крупный аукцион.

— Ты здесь вроде уже месяц? — спросил я.

— Да нет, больше. Недель пять.

— Ну что, удачная была поездка?

Паули грустно улыбнулся.

— Да нет, не особенно.

Мы пошли выпить по чашечке кофе. Но Паули по-прежнему выглядел озабоченным.

— Жаль, что я не купил жеребенка от Транспортера, — сказал он.

— Ничего, на будущий год новые будут.

— Так-то оно так...

Он больше не говорил о том, что надо плыть по течению, а иначе плохо будет. Однако заметил, видимо, еще погруженный в мысли о предыдущей беседе:

— Не цепляй этого Вика Винсента сильнее, чем это необходимо.

Я улыбнулся.

Он правильно истолковал мою улыбку и покачал головой.

— Он в ярости, а люди в ярости опасны...

— Ну, значит, мы на равных, — сказал я. Паули порылся в своей сокровищнице житейской мудрости и извлек оттуда очередное изречение:

— Не тронь дерьма — не будет вонять.

На следующий аукцион в Донкастере Уилтон Янг приехал не затем, чтобы покупать лошадей, а затем, чтобы посмотреть, как будут продавать лошадей, от которых он решил отказаться. Он выпалывал всех, которые за прошедший сезон гладких скачек заработали меньше, чем стоило их содержание. Уилтон Янг весело хлопнул меня по спине и «сказал мне прямо», что ленивые клячи едят не меньше чемпионов, а он, Уилтон Янг, не бесплатная кормушка для неудачников.

— Выгода, парень! — громыхал он. — Главное — выгода. Денежки, денежки!

Я приобрел одну из лошадей, от которых он решил отказаться — трехлетнего жеребчика, который был в плохой форме и славился дурным нравом. Купил я его по дешевке, для фермера из Суссекса, который не мог позволить себе ничего более дорогого.

— А зачем это ты его купил? — тут же презрительно спросил его бывший владелец. — С него же никакого толку не будет! Если ты покупаешь таких лошадей, что же ты купишь для меня, а?

Я объяснил насчет небогатого фермера.

— Он его охолостит и будет использовать в запряжке. Или начнет тренировать для скачек с препятствиями. К апрелю этот конь уже сможет участвовать в барьерных скачках.

— А-а...

Доморощенные магнаты, чьи чековые книжки рассчитаны не меньше чем на победителей Дерби, второсортных лошадей, участвующих в скачках с препятствиями, попросту не замечают. Я понял, что, несмотря на все свои гневные инвективы против Файндейла, Уилтон Янг по-прежнему рассчитывает покупать исключительно дорогих лошадей. Возможно, ему это необходимо. Возможно, для него это зримое воплощение собственного богатства. Возможно, он жаждет, чтобы весь свет знал, как он богат. Засеять поле золотыми монетами, и никак иначе.

А это означало, что для того, чтобы угодить ему, мне придется купить лошадь, достоинства которой не вызывают сомнений, причем несколько дороже, чем она стоит на мой взгляд. Когда я устроил выгодную сделку с Синджелингом, Уилтон Янг немедленно от него избавился. Правда, потом пожалел, но в следующий раз он вполне может снова сделать то же самое. Поэтому я выбрал гвоздь сегодняшней программы, двухлетку, на которого возлагали действительно большие надежды, и спросил у Янга, устроит ли его эта лошадь.

— Ага, — сказал он. — Если эта лошадь — лучшая, то устроит.

— Но она обойдется вам по меньшей мере тысяч в двадцать. Сколько вы согласны заплатить?

— Это твоя работа. Сам решай.

Я купил жеребчика за двадцать шесть тысяч, и Уилтон Янг был очень доволен.

А Файндейл — нет.

Он смотрел на меня с противоположного конца арены, и глаза его казались черными дырами на белом, как мел, лице. Огненно-рыжие волосы полыхали, как горящий куст. Ненависть кипела в нем столь ощутимо, что, если бы я мог видеть его ауру, она наверняка была бы ярко-красной.

* * *

В пятницу Константин вывез Керри на аукцион, хотя в основном они приехали в Йоркшир затем, чтобы посмотреть, как Николь будет в субботу выступать на Речном Боге в скачке для новичков.

Константин безапелляционно сообщал всем, кто желал его слушать, что держать большое количество лошадей становится невозможно, потому что это безумно дорого, и что он счел благоразумным прекратить приобретать новых. Потом он доверительно сообщал, что только полные идиоты могут покупать лошадей по непомерно раздутым ценам последних месяцев.

Я увидел Вика Винсента, который направился им навстречу поприветствовать их, когда они прибыли. Дружеские рукопожатия. Улыбки во весь рот. Короче, делалось все, чтобы показать, что Константин в отличие от всех прочих своим барышником доволен.

Николь подошел ко мне и облокотился на ограду выводного круга.

— Я ему говорил, — сказал он. — Я ему рассказал, что Бик раскручивает его на тысячи. Что это Вик и Файндейл вздували цены и делили прибыли между собой.

— И что?

Николь пожал плечами. Он выглядел озадаченным.

— И ничего! Он вообще почти ничего не сказал. У меня было такое впечатление... я знаю, что это глупо, но... у меня было такое впечатление, что он уже все знает.

— Твоего папу одурачить не так-то просто, — заметил я.

— Да, конечно... Но если он все знает, почему он не остановит Вика?

— Спроси у него.

— Спрашивал. Он попросту не ответил. Я сказал, что думал, что он теперь Вика выставит, а отец ответил, что зря я так думал. Что Вик лучше всех прочих барышников разбирается в лошадях, и он, то есть отец, не намерен лишаться его советов.

Мы смотрели, как на кругу выводят коней, которые должны были вот-вот пойти с молотка. Из тех, что были на кругу, стоящих я не видел ни одного.

Николь мрачно сказал:

— Они считают меня предателем из-за того, что я вообще с тобой общаюсь. Для моего папаши ты явно persona non grata.

Ну, это можно было предвидеть. Если Константин не намерен признаваться, что его надули, вряд ли он станет вешаться на шею человеку, который во всеуслышание заявил, что его таки надули и продолжают надувать.

— Он действительно решил избавиться от части своих лошадей? — спросил я.