найдём? — спросил я в рацию, а Генка ответил:

— Это уж их задача как-то нам о себе просигнализировать…

Мы ездили по селу с полчаса, когда я увидел чуть в стороне поднимающийся в небо столб дыма.

— Генка, справа смотри! — заорал я в рацию.

— Увидел, — ответила рация, и трактор впереди меня стал медленно съезжать с дороги, целясь в проулок между домами.

Генка проехал по узкой улочке между домами, затем свернул направо, и вскоре мы оказались перед домом без забора. Стёкла в окнах полопались, и оконные проёмы были местами забиты, а местами заполнены разным тряпьём. В доме топилась печь. На печной трубе был закреплён металлический шест, который соединялся проводом с таким же шестом метрах в сорока от дома. «Едрить… антенна у них, ты глянь!», — раздалось в рации. Мы с Генкой вылезли наружу и зашли в незапертый дом. Пройдя через сенцы, вошли в следующую дверь и оказались в полутёмной комнате. У дальней стены была большая русская печь, а вокруг неё сидели трое мужчин и одна женщина, одетые в ватники. У одного мужчины лицо и руки были замотаны каким-то тряпьём. На печке лежали двое детей, накрытых сверху то ли матрасами, то ли толстыми стёгаными одеялами. Температура в комнате была намного ниже нуля. У стены под окном, лежал мешок, похоже, с сухарями. Рядом с одним из мужчин стояла какая-то полуразобранная конструкция, от которой в потолок тянулся провод. «Передатчик», — догадался я.

Увидев нас женщина вскочила с пола. Генка сделал шаг ей навстречу:

— Ну что, граждане! Спасаться будем? — весело сказал он.

Женщина подошла к нему и заплакала.

— Ну что ты, — сказал Генка тихо и обнял её. — Теперь всё будет в порядке. Нормалёк…

— Кончилось всё… — всхлипывая бормотала женщина. — Дрова кончились, забор сожгли… Муж мой с братьями пошли разбирать соседские… муж обморозился. Еды нет, всё что осталось, — она показала рукой в сторону мешка с сухарями.

Она так причитала минут пять. Когда замолчала, Генка мягко отодвинул её от себя и сказал:

— Знакомимся. Я — Гена, это — Стас.

— Я Гульнара Сабирова, это мой муж Тимур, — она показала на мужчину с замотанным лицом. — Это братья мои — Рустам и Марат, они Валеевы, а то, — она показала на печь, — дети — Айгуль и Эдик.

— Ещё живые в селе есть? — спросил я.

— Не знаю… вряд ли, — сказала Гульнара.

— Никого нет, — сказал её муж. — Во всех домах мертвецы. Я всё обошёл по нашей улице и по соседней, когда собирал дрова.

— Неделю назад были живы Мухаметшины, — сказал Марат. — Это возле сельсовета, мы с Рустамом их видели, когда забор в переулке разбирали.

— Так, вы собирайтесь, а мы пока вокруг посмотрим, может всё-таки кто-то жив, — сказал Генка. — Марат, — обратился он к парню, — поехали с нами, покажешь, где живут Мухаметшины.

— Вы нас только не бросайте здесь, пожалуйста, — взмолилась Гульнара. — Мы все умрём, если останемся здесь.

Генка посмотрел на неё.

— Ну мы же приехали за вами. Почему же бросим?

На тракторе мы объехали ближайшие дома. Часть домов пустовали, в другой части мы находили только мёртвые тела. Похоже, что люди, чтобы согреться, группировались в домах по семь-десять человек. В некоторых жилищах мы находили даже еду, люди умирали не от голода, а просто замерзали.

А возле сельсовета оказалось пепелище.

— Это дом Мухаметшиных, — сказал Марат. — Сгорели, значит…

— Погреться хотели, — сказал Генка, — да что-то не рассчитали…

Покатавшись по селу часа два и не найдя выживших, мы вернулись к Сабировым-Валеевым. Они были уже готовы к отъезду. И дети, и взрослые сидели со своими узелками вдоль печки. Мешок с сухарями был в руках у Рустама. Тимур снял бинты с лица, оно всё было покрыто кровавыми волдырями. Генка поднял с пола радиопередатчик:

— Денис обрадуется, — и пошёл к выходу.

По проторенной дороге назад мы ехали намного быстрее. Ко мне в «Ниву» сели Гульнара с Тимуром и дети, а братья ехали с Генкой на тракторе.

По пути Сабировы рассказали, что происходило в Гавриловке в эти полгода. Тающенко до последнего не верил ни в какие космические катаклизмы, о похолодании говорил, что это естественно и скоро потеплеет. Только ближе к Новому году, когда температура снизилась уже до минус пятидесяти, он начал сомневаться, распорядился утепляться и заготавливать больше дров. Однако работать на улице в такие морозы больше пары часов было невозможно. Кроме того, дрова дровами, а еду взять было негде. Тающенко попытался наладить охоту, но в связи с морозами наши животные откочевали к югу, а на смену им, хоть и пришли северные, но количество их было невелико, и пищи на всех не хватало. Домашняя скотина передохла от морозов, за пару месяцев всю её съели. Доставали из погребов старые запасы, но и их надолго не хватило.

— Где-то до февраля, — говорил Тимур, — к нам захаживали соседи, но потом стало холодно выходить вообще. Вот я за дровами сходил… — сказал он, дотронувшись до лица. — В марте уже ни с кем не виделись.

Когда закончились дрова, они разобрали и сожгли в печи забор, затем заборы пустующих соседних домов, а потом пришлось ходить за дровами всё дальше и дальше. В последний раз братья с Тимуром пошли с санками примерно метров за пятьсот от дома, у Тимура размотался на лице шарф, и ветер унёс его. В результате Тимур провёл на морозе при сильном ветре полчаса с открытым лицом, а когда пришёл домой, всё лицо покрылось волдырями. На следующий день они стали лопаться и кровоточить. Закончилась и еда: мешок сухарей, который Сабировы теперь везли с собой, был последним, они рассчитывали продержаться на нём ещё месяц. Целыми днями пили горячую воду, чтобы согреться.

— Потом Рустам полез на чердак и нашёл радиопередатчик, — сказала Гульнара. — Это ещё отца моего, мы даже не знали, работает ли.

— А запитали откуда? — спросил я.

— От газовой колонки взяли батарейки, — ответила Гульнара.

— Повезло вам, — сказал я. — Два раза повезло. Первый: что у нас нашёлся радиолюбитель. А второй, что он ваш передатчик поймал. Мощность-то так себе… что там на батарейках?

Километров за пять до Полян