– Вино во Франции всегда вкуснее, – сказал он.

– Да неужели? – игриво спросила я.

– Конечно, ты думаешь, что я сноб, но поверь мне. Я работал в разных местах Соединенных Штатов и немножко в Канаде, когда проходил обучение. Но ничего не попишешь. Все равно во Франции вино вкуснее.

Я лукаво улыбнулась.

– Значит, ты утверждаешь, что эта же самая бутылка, если ее открыть, скажем, в Лос-Анджелесе, покажется другой на вкус?

– Угу, – подтвердил он, крутя вино в бокале.

Мы посмеялись над этим и над многими другими вещами, и, когда бутылка опустела, я чувствовала себя легче и менее скованно.

Виктор поставил свой бокал на кофейный столик. За окнами мерцали городские огни.

– Пожалуй, безумно странно, когда ты лишаешься своих воспоминаний.

– Да.

– Ты можешь назвать самую странную вещь, которую ты узнала про себя, выйдя из больницы?

– Самую странную? – Я задумалась. – Ой, не знаю. Ты имеешь в виду, кроме того факта, что я, кажется, жила практически как отшельница?

Он рассмеялся.

– Ну, у меня есть родимое пятно в форме сердца. Вон там. – Я показала на нижнюю часть спины.

– Ты говоришь, что у тебя сердце на попе.

Я захохотала.

– Нет. Ну, да, пожалуй. – Я пожала плечами. – Много странных открытий. Но я хотя бы не барахольщица и не скряга. И не набиваю дом всякой ерундой.

– Ну а что-нибудь еще? – спросил он.

– Ну, я уже рассказывала тебе про мужскую рубашку в моем шкафу. Хочешь взглянуть на нее?

Он кивнул, и я отвела его в спальню и выдвинула верхний ящик.

– Вот она, во всей красе. – Я вытащила рубашку и показала ему. – Твои предположения?

– Я могу предположить два варианта. В твоей жизни был когда-то мужчина с очень плохим вкусом. И ты, возможно, до сих пор его любишь.

Я с недоумением подняла брови.

– Я бы так не сказала.

Виктор взял в руки рубашку и внимательно рассмотрел пуговицы, карман.

– Я готов поспорить, что ты любила его, – сказал он наконец. – И что скучаешь по нему, каким бы он ни был.

– Тогда кто он такой? И где он сейчас? – Я замолчала, потому что мне в голову пришла мысль, что я, возможно, и сейчас замужняя женщина.

Он ехидно ухмыльнулся.

– Станет ли для тебя облегчением, что у твоего возлюбленного такое безупречное чувство стиля?

Я рассмеялась.

– Знаешь, что я думаю сейчас? Как бы мне убедить Каролину, чтобы она не жадничала и отдала мне эту стильную рубашку.

– Ладно, Джорджо Армани, – усмехнулась я, выхватила из его рук рубашку, быстро свернула и сунула в ящик.

– Какой шикарный вид открывается из твоей спальни! – восхитился он, глядя на крыши домов, омытые лунным светом.

– Чудесно, правда? – Я прилегла на кровать и положила голову на подушку. – Если лечь вот так, то можно видеть и луну.

Он устроился рядом.

– Эге, и правда. – Мы почти не знали друг друга, но мне было с ним легко и просто, а его присутствие почему-то казалось естественным. Возможно, пока он был всего лишь эскизом – черно-белым, лишь передний план, без заднего фона, – но я уже представляла себе будущую картину, и она мне, пожалуй, нравилась.

– Тот сад на Монмартре, – неожиданно спросила я, – ты водил ее туда, твою подружку, о которой ты рассказывал?

Он долго молчал и, наконец, ответил утвердительно.

– Ты очень любил ее.

– Да.

– И любишь до сих пор?

– Эй, постой-ка! – Он повернулся на бок и оперся на локоть. – Почему ты спрашиваешь об этом? – Он усмехнулся. – Разве мне нельзя было жить до твоего появления более-менее нормальной жизнью?

До моего появления… Мне понравилось, что он считает меня вехой в своей жизни. Я улыбнулась.

– Извини. Просто… я, вероятно, пытаюсь лучше тебя узнать.

– Это было очень давно, – сказал он.

– Она была в чем-то похожа на меня?

Он тяжело вздохнул.

– В чем-то да, а в чем-то нет. – Его рука нащупала мою руку, и, когда наши пальцы переплелись, поток энергии захлестнул мое тело. – Ты только запомни, что для меня нет большего счастья, чем быть тут рядом с тобой. – Наши глаза встретились. Он наклонился и нежно поцеловал меня. Это показалось мне таким естественным и приятным. Я ощущала запах его кожи, а его губы целовали мою шею. Мне так не хотелось его останавливать, но что-то внутри меня велело это сделать, хотя и непонятно почему.

– Прости, – сказала я, отодвигаясь от него. – Я не знаю… готова ли я.

Его глаза светились нежностью.

– Не извиняйся. Пожалуйста. – Он поцеловал меня в лоб и снова положил голову на подушку рядом со мной. – Этого достаточно. – И он снова взял меня за руку.

Я улыбнулась.

– Двигайся ближе. Дай я тебя обниму.

Я положила голову ему на грудь и слушала, как бьется его сердце.

– У моего приятеля есть дом на юге, – сказал он. – Там редко кто-то бывает. Вот я и подумал, что, может, мы съездим как-нибудь туда на выходные.

– Правда?

– Тот дом принадлежит его семье. Красивый, старинный каменный дом, полностью перестроенный внутри. Там большие комнаты, много воздуха. Вокруг дома растут лаванда и розмарин. Еще есть бассейн. Мы можем поехать туда на этой неделе, если… ты не против.

– Заманчивое предложение, – ответила я. – Мне оно нравится.

Я закрыла глаза, и он прижал меня к себе. На какой-то миг мне стало хорошо. Даже очень хорошо.

На следующее утро я накрыла стол к завтраку. Кофе для нас с папой, молоко для Кози. Выпечку для всех нас. На улице блестел на солнце свежий снег. Конечно, дочка захочет одеться потеплее, надеть варежки и лепить с подружками снежных ангелов. Пока еще я не сказала ей, что решила не выпускать ее из дома. Я всегда надеялась, что до этого не дойдет, но теперь у меня появился страх, что слишком опасно ходить даже в школу. Она заплачет, затопает ногами, будет ненавидеть меня все утро или даже весь день, и я сама ненавидела себя за это. Но все равно больше не могла отпускать ее из квартиры. Уже не могла. Я горестно вздохнула, вспомнив про Элиана, и решила не говорить об этом папе. Незачем расстраивать его из-за вещей, которые он не в силах исправить.

Я проглотила первую чашку кофе и налила вторую. Я не спала всю ночь, да и как тут заснуть? Разговор, который я подслушала в «Бистро Жанти», выбил из-под моих ног почву, все изменил и уничтожил ту крошечную надежду, за которую я цеплялась. Оставалось слишком мало времени, от силы два дня. Надо уезжать всем нам, иначе будет слишком поздно.