в недавнем прошлом поручившего ему сопровождать свою дочь, кн. Е. И. Трубецкую, ехавшую в Сибирь вслед за мужем-декабристом. Арест, хотя недолгий, оказал неблагоприятное воздействие на здоровье Веневитинова и на его душевное состояние. Несколько месяцев, проведенных в Петербурге, были для Веневитинова сложным временем. Служебные дела складываются удачно, он получает место в канцелярии при Коллегии иностранных дел, увлекается Востоком, всерьез думает о дипломатической карьере в Персии. Веневитинов часто видится как с перебравшимися в столицу старыми московскими друзьями (кн. В. Ф. Одоевским, В. П. Титовым), так и с петербургскими литераторами (А. А. Дельвигом, И. И. Козловым). Петербуржцы относятся к Веневитинову с симпатией. Так, П. А. Плетнев позднее писал: «В продолжение зимы, которую здесь провел, он был самой занимательною новостью, украшением, милым гостем в каждом обществе, где только ценят или ум, или талант, или светский успех»[278].

Однако Веневитинову остро не хватает былых московских философских диалогов, встреч с семьей и, конечно, с З. Волконской. В последнем своем письме от 7 марта 1827 г. он пишет Погодину: «Последнее время меня тяготит сомнение в себе. ‹…› Я уже писал, что тоска замучила меня. Здесь, среди холодного, пустого и бездушного общества, я – один. Скорее бы отсюда, в Москву, к вам»[279]. Особые раздумья вызывают у Веневитинова его литературные опыты. 14 февраля он пишет брату: «Авось окончу в скором времени большое сочинение (роман “Владимир Паренский”, так и оставшийся незавершенным. – Д. Б.), которое решит: должен ли я следовать влечению к поэзии или побороть в себе эту страсть»[280].

Впрочем, к началу 1827 г. стихотворения Веневитинова получили достаточно широкое признание. По словам В. Ф. Одоевского, Веневитинов «ощущал часто в себе необходимость выражаться стихами, или лучше – каждую минуту жизни обращать в поэзию»[281]. Следуя традиционному романтическому принципу отождествления жизни и поэзии, Веневитинов тем не менее создает совершенно иной вариант романтической поэтики по сравнению с лирикой Жуковского, молодого Пушкина или Козлова. Герой стихотворений Веневитинова – философ, мыслитель, трезво анализирующий каждое движение своей души. Им владеет вовсе не томление, тяга к незримому и таинственному («Невыразимое подвластно ль выраженью?» – Жуковский). Герой Веневитинова переходит от неразрешимых вопросов к попыткам дать на них рационально обоснованный ответ. Так, в начале одного из самых известных стихотворений поэта лирический герой отмечает неудержимость исподволь овладевающего им творческого вдохновения:

Я чувствую, во мне горит

Святое пламя вдохновенья,

Но к темной цели дух парит…

Кто мне укажет путь спасенья?

Я вижу, жизнь передо мной

Кипит, как океан безбрежной…

Найду ли я утес надежной,

Где твердой обопрусь ногой?

Ответы на все эти вопросы утвердительны, для героя важно покинуть пределы «безбрежного океана» вдохновения, обрести дар простой и размеренной речи:

Когда ж минуты удивленья,

Как сон туманный пролетят,

И тайны вечного творенья

Ясней прочтет спокойный взгляд.

От исступленного изумления безграничным к умелому и осмысленному отражению и выражению рационально объяснимого – вот обычная последовательность эмоций в стихотворениях Веневитинова. Это несомненно связано с шеллингианской картиной мира. Создатель «философии тождества» увязывает воедино все проявления природы: от развития земных пород в разные геологические эпохи до эволюции человечества и художественного творчества. Человек из круга московских любомудров ценит в себе вовсе не знаки собственной индивидуальной уникальности, но, наоборот, свою близость и породненность с чувствами других людей и – даже – со свойствами неживой природы. Личная (в том числе поэтическая) эмоция более не уникальна, мимолетна, фрагментарна, но – в идеальном случае – отчетлива и рациональна.

В лирике Веневитинова содержится та же дидактическая, просветительская программа благотворного воздействия на читателя, которая присутствует в его статье о задачах «Московского вестника»: повышать культуру раздумья, анализа, прививать понимание природы творческого акта важнее, чем выразить перипетии развития лирической эмоции по тому или иному конкретному поводу. Такая позиция двойственна, грозит отвлеченным дидактизмом и риторичностью, в конечном счете погубившими «Московский вестник». Вместо того чтобы печатать конкретные образцы «совершенной», на их взгляд, литературы, любомудры в первую очередь публиковали теоретические статьи о родственности литературы и философии, чем и отпугнули многих потенциальных читателей своего журнала.

Отвлеченность лирики Веневитинова от конкретных событий, чрезмерный масштаб теоретических обобщений отмечались неоднократно[282]. Впрочем, Л. Я. Гинзбург специально отмечает, что «стихи Веневитинова давали возможность двойного прочтения – момент существеннейший для понимания его литературной судьбы. Их можно было прочитать в элегическом ключе и в ключе шеллингианском – в зависимости от того, насколько читатель был в курсе занимавших поэта философских идей»[283].

Наиболее последовательно поэтическое кредо Веневитинова представлено в его «Последних стихах», написанных в феврале – марте 1827 г.:

Люби питомца вдохновенья

И гордый ум пред ним склоняй;

Но в чистой жажде наслажденья

Не каждой арфе слух вверяй.

Не много истинных пророков

С печатью тайны на челе,

С дарами выспренних уроков,

С глаголом неба на земле.

В этом программном стихотворении переосмыслены основные идеи несомненно известного Веневитинову пушкинского «Пророка». В отличие от Пушкина, Веневитинов описывает не само событие спонтанного, неуправляемого, почти насильственного превращения томимого «духовной жаждой» странника в поэта-пророка, но следующие за этим вполне рациональные читательские попытки правильно понять слова пророка. У Пушкина специфика таинственного акта рождения поэта воспроизводится в топике его последующих высказываний («Глаголом жги…» и т. д.), не допускающих сомнения, недоверия, обдумывания. У Веневитинова же читатель прежде всего должен приложить сознательные усилия, чтобы отличить «истинных пророков» от ложных и таким образом выполнить «урок», заложенный в самой природе поэзии. Не поддаться непреодолимой власти поэзии, но сознательно отнестись к ее философской природе – таково творческое кредо Веневитинова, в равной степени применимое как для лирического поэта, так и для читателя стихов.

Веневитинов умер в Петербурге 15 марта 1827 г. после скоротечной болезни, вызванной его общей слабостью еще со времени ареста при въезде в Петербург, а также случайной простудой. Первое издание его сочинений в двух томах выходит в свет уже в 1829–1831 гг. Памяти Веневитинова в разные годы посвятили стихотворения А. С. Хомяков, В. И. Туманский, З. А. Волконская (по-французски), кн. А. И. Одоевский, А. А. Дельвиг, А. В. Кольцов, Трилунный, Н. М. Языков, И. И. Дмитриев, Д. П. Ознобишин и другие. Высказывалось предположение, что в «личности Ленского Пушкин хотел воплотить некоторые черты Веневитинова»[284]. Даже Ф. В. Булгарин отдал должное его памяти: «Веневитинов был поистине феномен в наше время. С ним исчезло много надежд. Память его должна