взгляд за спину брата, пожимает плечом и спрашивает:

– Что разговаривать о попытках, если они не привели к нужному результату? Нет Роберты, значит я могу прогнать Алекс и убрать одну из моих проблем.

Закари разворачивается, но слова Зейна останавливают его.

– Не делай этого, – просит брат. – У меня кое-что для тебя есть.

Начинаются торги, но Закари не уверен, что его брат сможет предложить что-то стоящее.

– И что это?

Зейн расстегивает куртку и достает три пробирки. Закари внимательно смотрит на стекло с алой жидкостью.

– Это кровь Роберты. Последние экземпляры. Я отдаю их тебе, ты позволяешь Алекс жить под твоей защитой, пока отец не выйдет на связь.

Зак теряет интерес к пробиркам и смотрит на брата.

– И что ты думаешь, будет, когда он выйдет на связь? Рассчитываешь, что в нынешних обстоятельствах он станет присматривать за твоей девушкой?

Произнеся это, Закари ждёт, что брат опровергнет два последних слова, но он этого не делает.

– Он поможет, – уверяет Зейн.

В этом весь Зейн. Он был таким с самого детства. Закари всегда любил младшего брата, но отлично видел его недостатки. Самый главный из них – принятие решений. Зейну всегда нужен кто-то, чтобы он решился на действительно рискованный поступок.

Закари протягивает руку, и Зейн вкладывает в неё три пробирки. Последняя надежда на лекарство. У Лейзенберга не будет права на ошибку.

– Зак, – говорит Зейн и, бросив взгляд на Алекс, просит. – Не обижай её, она и так слишком много страдала.

– Как и все мы.

– Это другое…

– Ты мой брат, но не тебе рассказывать мне о страдании.

Зак злится, но не показывает этого. Его мысли моментально переходят от доктора и изготовления лекарства на городское кладбище, в промозглый склеп, в который он и ездил в момент нападения зараженных на базу.

Зейн как никто другой в курсе – Зак о страданиях знает куда больше, чем показывает это.

– Я заберу её, как только смогу, – продолжает Зейн.

– Это при условии, что она сама того пожелает.

– Что это значит?

Зак бросает кривую улыбку и разворачивается. Зейн хватает брата за плечо и поворачивает к себе.

– Что это значит?! – более грозно спрашивает он.

– Ничего сверх того, что я сказал.

– Не трогай её!

Зак молчит, Зейн злится, обходит брата и останавливается напротив Алекс.

– Мы уходим, – говорит он ей.

Алекс бросает растерянный взгляд на Зака, потом возвращает его на Зейна.

– Куда? – спрашивает она.

Зак старается не раздавить стеклянные колбы. Сейчас многое зависит от её решения. Право выбора, мать его.

– Я найду место, – говорит Зейн, и все присутствующие чувствуют его неуверенность.

На какое-то мгновение Заку становится жаль младшего брата. В эту же секунду Алекс чувствует полнейшую растерянность.

– Прости, – говорит она и забирает руку. – Я не могу.

Спина Зейна становится максимально прямой, но он не сдается просто так. Наклоняется к лицу девушки, и когда до соприкосновения их губ остается мгновение, она слегка наклоняет голову, губы Зейна касаются щеки. Алекс что-то шепчет Зейну так тихо, что этого никто не слышит, кроме него.

– В нашу следующую встречу я заберу тебя, – обещает Зейн Алекс.

Взгляд Алекс снова обращается к Заку, он безмолвно стоит за спиной брата и ждёт.

Алекс ничего не отвечает. Натягивает шлем, но оба брата успевают заметить неуверенность в её взгляде.

Зейн отворачивается и идёт к своему мотоциклу. Голос Закари останавливает его.

– Зейн?

Парень замирает на месте. Взгляды голубых глаз, столь похожих друг на друга, пересекаются.

– Для чего Алекс на моей базе? – спрашивает Зак.

Зейн открывает рот, но старший брат добавляет:

– Ты знаешь – я лжи не прощаю.

Зейн не меняется в лице и отвечает:

– Ей нужна защита. И я надеялся, что ты поможешь мне с этим.

Зак кивает, убирает пробирки и отправляется к мотоциклу.

Глава шестнадцатая

Меня трясёт так, что зуб на зуб не попадает. Заезжаем на территорию девятки. Сквозь стекло на шлеме наблюдаю, как Закари слезает с мотоцикла, отдает шлем одному из охранников и скрывается в церкви. Он даже не обернулся.

Почему на душе так скребут кошки?

Снимаю шлем и какое-то время сижу на мотоцикле. Разговор с Зейном всё усложнил. Он сказал, что вывести Лексу, детей и Лари невозможно. Заявил, что проще остановить вращение земли, чем это сделать. И вообще он был нервным, я его таким не помню, что-то случилось, но он мне об этом не сказал. А когда я предложила ему рассказать всё Закари, он начал рьяно уверять меня, что живой мне с базы номер девять не уйти. Впервые Зейн сказал, что я должна сделать то, что мне велела полковник.

Я растоптана. Моя надежда рухнула, а я даже себе боялась признаться, насколько сильно я полагалась на Зейна.

Несмотря на то, что я кое-что узнала о Закари, возможно, даже вошла в его доверие, сделать задуманное стало в разы сложнее.

Я так запуталась.

– Да, сестренка, попала ты.

Рэнли выходит из тумана и останавливается возле меня. На его губах слабая улыбка, она больше отдает печалью, нежели весельем.

– О чём ты? – спрашиваю я и слезаю с мотоцикла.

Я ни разу не загоняла его, всегда это делает кто-то другой. И сейчас ко мне тоже подходит военный, забирает ключи и шлем. Отдаю ему их и, пристроившись под шаги Рэнли, иду в сторону нашей скамейки.

– Сегодня ты расстроила мальчиков.

– От твоего объяснения легче не стало. Я никого не расстраивала.

– Я был там, не слышал ваших разговоров, но словно посмотрел одну из самых ключевых серий мыльной оперы.

Не только я ощущала напряжение во время встречи. Даже Рэнли. Впервые в жизни я чувствовала себя предательницей со всех сторон. Я словно предала Зейна. Но ведь я ничего не сделала. В то же время, в момент разговора с ним, я не могла не думать о том, что недалеко стоит Зак, я чувствовала его взгляд – он был осязаем. Холодный и колючий.

– Я ничего не сделала, – устало произношу я.

– Сделала, – говорит Рэнли и на пару мгновений задумывается, а потом, подбирая слова, произносит. – Как бы сказать это помягче.

Шумно выдыхаю и поворачиваюсь к нему.

– Говори, как есть, этот день хуже уже быть не может.

Садимся на скамейку, и Рэнли поворачивается боком.

– Знаешь ли ты, что в клиторе больше восьми тысяч нервных окончаний?

– Что?!

– Так вот, но несмотря на это, мужское эго куда более нежное и чувствительное.

Вот к чему он это сказал?

– Твои сравнения…

– Точны, так как я