ни было выносить его книги за пределы библиотеки – их можно было читать только там. Не помогли ни жалобы, ни моральный шантаж со стороны упрямых Эфронов («Ну, Макс! Ты просто-напросто заядлый собственник. Моя книга, моя библиотека! Такого отношения мы не ожидали от тебя!») [там же: 286]. Роли властной, практичной матери и доброго, уравновешенного сына действительно отражали реальность их отношений – именно поэтому в них они были столь убедительны, – но как личности они были более сложными.

В реальности за выраженной в игровой форме поляризацией манер скрывалось твердое единство в вопросах ведения домашнего хозяйства. Возможно, Макс и Елена Оттобальдовна время от времени серьезно расходились во взглядах на домашние дела, но в воспоминаниях, написанных их гостями, я нигде не нашла намеков на это. Если между хозяином и хозяйкой и случались серьезные размолвки, то они, по-видимому, этого не афишировали. Такой единый фронт был абсолютно необходим для управления домом, хозяйством, в котором часто оказывались такие разные, сложные и даже довольно тяжелые люди. Их успешное партнерство, какие бы проблемы они ни испытывали на начальном этапе, было одной из самых привлекательных черт кружка.

Однако он обладал и другими привлекательными сторонами: например, проявившейся летом 1911 года живой театральной культурой, которая на этой окраине «цивилизованной» России зачастую носила выраженный карнавальный оттенок и обладала реальным потенциалом для самопреобразования ее участников в духе коммунитас[116]. Мы расстались с Анастасией Цветаевой, когда по приезде в Коктебель на пороге дома ее с распростертыми объятиями встретили Макс и ее сестра Марина; как нам известно, в доме находились еще шестеро молодых гостей, с которыми ей предстояло познакомиться: Фейнберги, Мария Гехтман и Эфроны. В своих воспоминаниях Анастасия упоминает о встрече с Фейнбергами, но о том, что в тот первый день она увиделась с Елизаветой, Верой и Сергеем Эфронами, там не говорится ни слова[117]. Вместо этого она столкнулась с необыкновенным маскарадом, посредством которого домочадцы Волошина сговорились морочить ей голову до следующего утра.

Как только у них появилась возможность поговорить, Марина, сестра Анастасии, с каким-то показавшимся последней скрываемым, но наигранным восторгом сообщила, что в богемном доме Макса проживают три подозрительно экстравагантные персоны: во-первых, черноглазая молодая испанка с персиковым цветом лица, которую зовут Кончитта и которая не говорит – и не понимает – ни слова по-русски, но при этом страстно влюблена в Макса и бешено ревнует его. «А он?» – спросила Анастасия. – «Ну, он… Он же не может “влюбиться”, но он ее очень жалеет…» – последовал беззаботный ответ Марины [Цветаева А. 2008,1:624]. Сквозь листву сестры наблюдали за Кончиттой и слышали ее мелодичный смех. Еще там была вторая женщина, поэтесса Мария Паппер, о которой обе сестры слышали в Москве. Мария Паппер писала поистине ужасные стихи и настаивала на том, чтобы читать их вслух. «“Помнишь ее стихи о материнстве, беременности? Она где-то достала меч и, опираясь на него, ходит в горы. Поза, но ты не смейся! Она очень самолюбива”» [там же: 620]. И еще Марина рассказала сестре о присутствии в доме самодовольного и самовлюбленного поэта Игоря Северянина. Анастасия впервые заметила его после ужина, когда они с Мариной пили кофе: «“Смотри! Направо… Игорь Северянин! – прошептала Марина. – Он сидел за столом в конце, ты его не заметила. Он сейчас тут пройдет. Манерность походки, обрати внимание! Но красивые черты…”» [там же: 623]. Анастасия завороженно смотрела, как,

Оленьим движеньем отводя головой ветвь дикого винограда, выходил на дорожку высокий юноша, очень стройный, узколицый, тонкая рука с длинными пальцами намеренно медленно убирала со лба прядь волос. Он шел, уклоняя глаза, картинно ставя ноги в чувяках, широкий цветной пояс обнимал узкий стан. Немного не доходя нас, стоявших у перил террасы, он остановился и медленно нагнулся к кусту – дрока? Или роз? Мне по близорукости не был виден цветок, который он выбрал для своего жеста, но по его вытянувшемуся в наслаждении профилю надо было заключить, что он вдыхал аромат «царицы цветов» [там же: 623].

Какими бы странными ни были эти люди, но, возможно, они не показались Анастасии такими уж необычными, учитывая неординарную внешность Елены Оттобальдовны, которую, как выяснилось, следовало называть «Пра» – сокращением от «Праматерь» («Прабабушка», второе значение слова – «мать рода человеческого») и которую она описала как похожую на короля, а также внешность самого Волошина, который одновременно напоминал ей богов Нептуна и Зевса. В конце концов, она уже встречалась с Волошиным у себя дома в Москве и была наслышана о его матери. Еще одним довольно необычным членом семьи был маленький, неприметный человек по имени Миша, оказавшийся двоюродным братом Макса и, по слухам, проводивший опыты над фокстерьером Тобиком, крутившимся вокруг него, когда тот сидел за обеденным столом. Поведение Миши было явно странным и параноидальным; оба они с Тобиком хромали. Кончитта, Мария Паппер и Игорь Северянин вполне вписывались в эту необычную компанию.

В течение всего дня Анастасия наблюдала, как все три необычных гостя вели себя точно так, как предсказывала Марина. Паппер громко декламировала свои убогие стихи, и казалось, что эта чепуха нравится только Кончитте, которая только что разыграла сцену дикой ревности к своему возлюбленному Максу. Хотя Кончитта, разумеется, ни понимала ни слова по-русски, «она перестала сердиться и, сложив ручки на коленях, с интересом слушала непостижимое». Игорь Северянин, как оказалось, не имел ни малейшего желания порадовать публику чтением своих стихов, но когда вечером Марина и Анастасия принялись хором читать стихи Марины, стал прохаживаться поблизости и «перенюхал подряд все кусты дрока, наклоняясь над каждым». Когда в тот вечер Анастасия ложилась спать, Марина принудила ее согласиться с тем, что Северянин «красив», но «глуп» [там же: 626–627].

На следующее утро Анастасия проснулась, полюбовалась спокойным безбрежным голубым морем и татарами, в серебристой дали продающими корзины с фруктами, и спустилась к завтраку. К ее ужасу, «Кончитта», с которой она долго и весело общалась на языке жестов, сидела за завтраком и говорила на идеальном русском, называя Марию Паппер Верой. Более того, она обнаружила, что Марина сидит с «Игорем Северянином» на перилах террасы и ласково обращается к нему как к Сереженьке. Анастасии не хотелось признаваться в том, что она оказалась излишне доверчивой. Поэтому она сдержалась и сделала вид, что ничего особенного не случилось. Внимательно прислушиваясь, стараясь узнать настоящие имена этих обманщиков, она напряженно думала о том, что было для нее самым главным: почему Марина обманула ее, назвав глупым молодого человека, который явно был ей небезразличен?