несколько абзацев, в нем сообщаются подробности о курчавой бороде и бакенбардах Волошина, об остром взгляде его серо-карих глаз («В его глазах было нечто от спокойно отдыхающего льва»), о его массивной фигуре и манере одеваться: Макс носил длинную коричневолиловую хламиду, доходившую ему до щиколоток, а на ногах – чувяки, легкие местные тапочки. Леонид уже ожидал чего-то необычного, чего-то богемного – и, оказавшись рядом с Еленой Оттобальдовной и Максом, был очарован. «Если его мать (правда – ростом не вышла) была похожа на вождя древнегалльского племени, сам Волошин напоминал главного друидического жреца» [там же: 271]. В воспоминаниях почти всегда отмечается внешний вид Елены Оттобальдовны и ее сына; их постояльцам казалось, что из мира обычных условностей они попали в некое очарованное пространство, где царит чарующе необычное. Костюм, особенно театральное использование в нем элементов «местного» колорита, быстро превратился в одну из отличительных особенностей кружка Волошина, служа средством сближения его участников и отличая их от других «нормальных дачников» [Кривошапкина 1990: 313] коктебельской колонии. Однако вернемся на террасу: пока Макс оценивал сложившуюся неловкую ситуацию, Леонид познакомился с еще одним приемом, посредством которого хозяин и хозяйка совместно добивались единства этой домашней компании:

Макс внимательно-мягко посмотрел на мою сестру.

– Вы – Белла Фейнберг?

– Да, Максимилиан Александрович.

– Это имя вам подходит. Зовите меня, как все тут называют: просто Макс!

Белла улыбнулась. Кажется, в первый раз, как мы приехали в Коктебель.

– А вы – Леня? Вы – художник?

– Ну что вы, Максимилиан Александрович! Я только начал учиться рисовать…

Макс подошел к матери – и что-то ей тихо сказал. Что именно? – не знаю.

Та обратилась к Лиле, если не сурово, во всяком случае – твердо.

– Лиля! Приехали ваши гости. Вы их пригласили к нам сюда. При чем тут Манасеины? Зачем вы, даже не поговорив со мною, посылали Сережу? Вы можете спать вместе с Верой. Вот – одна комната для Беллы и Лени. А Маню я сама устрою. Все в порядке [Фейнберг 1990: 271].

Так в этой ситуации Елена Оттобальдовна и Макс разделили между собой роль хозяев. Он позаботился об эмоциональном комфорте новых гостей, снял напряжение, вызванное их приездом, дал им почувствовать себя интересными и привлекательными людьми, которых он хотел бы видеть под своим кровом, и показал пример вежливости и гостеприимства, в то время как она, будучи человеком более резким и привыкшим управляться с хозяйственными делами, на практике продемонстрировала существовавшее в доме правило, в соответствии с которым все домочадцы должны были относиться друг к другу честно и по-хорошему.

Роль Макса в этом была ключевой; он обладал своего рода эмоциональной властью над домашними, которая служила залогом успешности его домашнего кружка. Фейнберг объясняет эту способность Макса внутренней стабильностью его личности:

Одна из ценнейших черт его характера была непрерывная власть над собой. Он никогда не выходил из себя. Никогда ни гнев, ни досада, ни раздражение, ни смех, ни даже веселость не брали верх над его внутренним самообладанием, над внутренней плавностью его бытия. <…> Основная внешняя черта его была – плавность, плавность жестов и движений, мягкая, доброжелательная плавность, неизменно зоркая плавность (простите противоречие сближенных понятий). <…> Незыблемая плавность волевых решений. Неизменная плавность всей жизненной, даже житейской системы. Плавность быта [там же: 283][115].

То умение владеть собой (до такой степени, что некоторые могли бы поверить в его бесчувственность), которое Макс прививал своим гостям, служило для них образцом поведения и в значительной степени способствовало успеху Волошина в качестве главы кружка, как и прежде послужило его успеху, когда он вошел в круги символистов. Его фигура играла нейтрализующую роль в поддержании стандартов, необходимых для сосуществования большой группы разных по складу личностей. Он не только требовал от гостей некоей учтивости в межличностном общении, но также пресекал зловредные сплетни и кляузы; одному капризному молодому гостю он сказал, что ему неинтересно знать плохое о своих постояльцах. В целом он поддерживал это ощущение «плавности быта», которая обеспечивала успешное функционирование домашнего круга – особенно такого, члены которого могли покинуть его в любой момент, если не чувствовали себя счастливыми. Только в такой атмосфере можно было обретать доверие и близость и формировать домашние кружковые альянсы. На фоне хронического разлада в среде российской образованной элиты начала XX века выделялась и вызывала восхищение его способность сохранять спокойствие и выдержку перед лицом всеобщего эмоционального бурления. Они были бесценны для жизни кружка и поддержания связей.

Стили общения матери и сына с окружающими сильно различались, и это проявилось в том, как они распределили между собой роли хозяев в отношении гостей Макса, о чем свидетельствует их поведение на террасе. В известной степени такая ролевая игра была результатом своеобразного сговора, поскольку каждый из них привносил в дело ведения совместного хозяйства то, что мог. Однако порой она отражала и борьбу, которую они вели за то, чтобы сгладить различия в своем характере и поведении, которую оба выражали посредством театрального преувеличения. Например, в тот день за обедом (обед представлял собой один из центральных моментов бытового общения в жизни кружка) Елена Оттобальдовна строго и точно распределяла порции между всеми сидящими за столом. Тем временем Макс дал волю тому, что, вполне возможно, чувствовали остальные, – естественному нетерпению и волнению людей, предвкушающих пищу:

– Ма-а-ма! Если можно – мне без очереди! Я не могу ждать!

Я очень хочу!

Елена Оттобальдовна – в свою очередь – разыгрывала суровую справедливость:

– Все получат по очереди!

– Но я, мама, не могу ждать! Не в силах.

– Тогда ты получишь последним!

Но дележ кончился благополучно. Мы тоже получили – каждый свою долю [там же: 275].

Подобные юмористические ролевые игры, не раз упоминаемые в мемуарах и отражающие проблемы власти в доме, являются одним из свидетельств того, каким образом Макс снимал напряженность в отношениях с матерью. Но этим особенности Елены Оттобальдовны и Макса как хозяев и личностей никоим образом не исчерпывались. Многим из их гостей удавалось разглядеть за строгой мужественной внешностью Елены Оттобальдовны довольно застенчивую и ранимую, иногда несчастную женщину; некоторые, например сестры Цветаевы, сблизились с ней, открыв для себя ее теплоту и душевную щедрость. С другой стороны, Макс умел проявлять твердость в вопросах дисциплины: так, когда юные Эфроны оставили на пляже книгу из его обширной библиотеки, он установил правило, запрещавшее впредь кому бы то