быть черным означало только иметь черную кожу, то каким бы образом он мог стать белым? Он понимал, что имел в виду кузен. В Америке преуспевают только белые. Если преуспевает черный, то это означает, что он — продажный негр и предатель. Предупредивший Кларенса кузен бросил свою жену и детей, продавал наркотики и, в конце концов, угодил в тюрьму за вооруженное ограбление и угон автомобиля. И все же этот человек, вероятно, все еще гордится тем, что «остался черным».

Кларенс испытывал от расовых оваций не больше удовольствия, чем от критики. В северном Портленде некоторые люди,

113

читая его заметки и обсуждая их за обедом, говорили ему или его родителям: «Мы гордимся тобой». Можно было подумать, что каждая его статья, каждое достижение — это еще один кирпич в стене равноправия, как будто Кларенс был в отделе спортивных новостей Мартином Лютером Кингом-младшим. Он был успешен, и это ему нравилось. Но все-таки ему не давало покоя то, что любого молодого чернокожего, который не употребляет наркотиков, работает и не ворует, начинают превозносить чуть ли не как второго Фредерика Дугласа.

«Я всего лишь репортер, будь оно не ладно! Не делайте из меня супергероя».

И все же Кларенс повторял себе услышанные много лет назад слова: «Твоя репутация — это все, что у тебя есть». И Кларенс Абернати упорно трудится над созданием своей репутации. Он ни за что не позволит ей ускользнуть.

Кларенс сидел в гостиной своего дома. Перед ним первой страницей вниз лежал свежий номер «Трибьюн». Кларенс специально перевернул газету, чтобы не видеть двух фотографий Норкоста: одну — с митинга, вторую — из больницы.

Он отдыхал, откинувшись в старом кресле, настолько потертом, что из него уже вылезала набивка, Женива хотела выбросить это кресло еще десять лет назад после переезда, но было принято компромиссное решение, и раритет отправился в подвал. Сидя в дружеских объятиях потертого приятеля, Кларенс ощутил какой-то знакомый, еле уловимый аромат, напоминающий старые духи. Обернувшись, он увидел на стене справа от себя вышивку, подаренную ему мамой четырнадцать лет назад. Это было изображение льва и ягненка, лежащих рядом, под которыми был вышит стих из Аввакума: «Ибо земля наполнится познанием славы Господа, как воды наполняют море».

Мама работала над этой вышивкой целый год и закончила ее незадолго до своей смерти. В этот рисунок было вплетено ее сердце, а долгие часы труда пропитали ткань успокаивающим ароматом ее духов. Но этот запах был настолько неуловимым, что исчез так же неожиданно, как и появился. Кларенс, конечно же, никогда не забудет свою маму, но со временем многие детали исчезают из памяти, и это его беспокоило. Ему хотелось опять обнять ее, посмотреть в ее морщинистое лицо, которое теперь уже не вспоминалось так четко как раньше, превратившись, скорее, в смутный образ.

114

Еще хуже дело обстояло с братом Даррином. Уже прошло двадцать семь лет с тех пор, как он погиб во Вьетнаме, и для Кларенса брат больше не был реальным. Даррин стал почти мистической личностью, о которой изредка говорят, но при этом она не более реальна для вас, чем человек-паук. От него осталась лишь куча старых черно-белых фотографий, а воспоминания представляли собой просто совокупность отдельных частей.

Кларенса удивляло, что даже черты Дэни, которые он так четко помнил, через шестнадцать дней после ее смерти стали расплываться. Вчера он вспоминал различные эпизоды из их жизни, но так и не смог ясно представить ни мягкие очертания лица Дэни, ни тепло ее прикосновения.

Сначала Даррин, потом мама, теперь сестра. Его потери. И все же, даже в одиночестве, он не мог избавиться от странного чувства, что за его спиной что-то происходит, а он оказался не у дел. Как будто где-то рядом проходила вечеринка, на которую его не пригласили. Или пригласили, но он может попасть на нее только позже, после работы. Во всяком случае, Кларенс ощущал себя посторонним, отдаленным.

Его мысли разгорались, как костер от резкого порыва ветра.

«Она всегда говорила о Тебе, всегда ставила Тебя на первое место. И как Ты ей отплатил? Позволил гангстерам убить ее? Интересно, что сейчас она думает обо всех Твоих обещаниях?»

Кларенс сидел в своем кресле, поджав колени к подбородку, и кричал кому-то, хотя не был уверен, что тот его слушает. Он говорил вслух, как будто думал, что так будет скорее услышан.

«Ты забрал моего брата, убил его на рисовом поле. Моя мать умерла от рака, который Ты мог бы исцелить. Ты забрал мою сестру, застрелил ее, как будто она была ничто. И Ты думаешь, что я просто забуду об этом, притворившись, что все о’кей? Ну, нет!»

Кларенс секунду помолчал и затем добавил: «Если Ты действительно существуешь, то спасешь Фелицию. Ты обязан это сделать».

Кларенс выехал прокатиться без определенной цели. Остановившись на заправке в двух милях от дома, он подумал о когда-то совершенном на этом месте тройном убийстве, которое тогда потрясло весь город, а также о двойном убийстве, случившемся через неделю на соседней улице. С тех пор прошло

115

три года, и национальный розыск девятнадцатилетнего убийцы объявляли несколько раз. Эта заправка служила постоянным напоминанием о невинных жертвах в предместьях — повестью о тихом, красивом месте, в которое вторглись преступники, хотя местные жители надеялись навсегда забыть о них, покинув большой город.

Трагедии не различают предместий. Кларенс подумал о местных школьниках, сбитых на смерть пьяным водителем; о детях, которые убили своих друзей, играя оружием; о выпускнике накачавшемся ЛСД и умершем от переохлаждения в реке. Самоубийства, драки, избиение детей, а теперь в Грешем пришли еще и банды. Похоже, в наше время нигде нельзя ощущать себя в безопасности. На что можно надеяться, если даже предместья стали разлагаться?

Кларенс был очень рад тому, что скоро они переедут подальше отсюда. В этот вечер он ожидал звонка от агента по недвижимости.

Пора домой.

— Вы подписали договор, — твердо заявил агент по недвижимости, — и должны выехать до 30 сентября. Все просто.

— Да уж, проще не бывает: езжай туда, не знаю куда!

— Послушайте, мне жаль, что сделка с Лэнгли не состоялась, но по контракту вы не можете въехать до тех пор, пока не выедут прежние жильцы. А они не выедут до конца года.

—