— Вы, — говорит, — умники, двух Енохов перепутали, их там два было в Библии, первоисточники надо читать внимательно, нет на вас марксистско-ленинской философии! Трогательно, что вы во все влезаете, весьма поучительно, но бесполезно. Играть будете то, что я скажу, самим и думать нечего, не напрягайте понапрасну бледные мозжечки.

Однако закопался Андрюша в первоисточники — только пятки торчат. Но ему уж и то неважно, что от Каина не весь человеческий род, как выяснилось, а лишь ремесленники, музыканты и кузнецы. Хотя и это неправда, режиссер сам, дескать, первоисточник невнимательно изучает, читает переложения да сценарии. Ходит Андрей со своей отдельной правдой, в Каи на перевоплощается бешеными темпами. А перед генеральным прогоном заявляет, что уходит из театра.

Все опешили, режиссер рассвирепел, администрация в шоке. Уговорить Андрея поручили мне. Или хотя бы выяснить, в чем же дело. Андрюша не отпирался долго, не в его каиновой простосердечной манере отпираться. Говорить он к тому времени стал странно, совсем перевоплотился.

— Пришел, — изрекает, — ты ко мне ночью.

— Очнись, приятель! — медленно так втолковываю. — Мы в общежитии. Не пришел я, а заглянул. Что случилось-то?

А он так снисходительно, как неразумному:

— Пришел ты ко мне ночью, под видом сновидения и благодарил до утра за то, что я сделал. Объяснил, что я твой грех на себя взял. Ведь так или иначе, тебе пришлось бы меня убить когда-нибудь, кочевники всегда так поступали с хлебопашцами. А я, предвидя это, захотел освободить своего брата Авеля от греха и убил его первым. Убил, чтобы избавить от мук совести, а не из страха за собственную жизнь и тем более не из зависти. Какая зависть! Как можно сравнивать подношения скотоводов и землепашцев! Неужели бедное замученное животное с поеденными блохами ушами, истекающее пред алтарем страхом и болью, может сравниться с чудесными душистыми плодами, отданными деревом с радостью избавления от спелой тяжести, сравниться с ворохом пахнущих будущим хлебом колосьев, с венками нежных пунцовых и голубых цветов, закрывающих к вечеру мохнатые сердцевинки и просыпающихся утром совсем как мы, люди. Это потом придумали несвязную легенду о предпочтении одних даров другим. Придумать придумали, а все одно, проговариваются. То у них — предпочтение одного другому, то все равны перед Богом. Неравны, конечно. Кто на себя грех добровольно взял, тот и выше, тому и надо поклониться.

Тут я сообразил наконец, что же мне этот бред напоминает.

— Ты, Андрей, часом, не взялся «Братьев Карамазовых» перечитывать? Или тебе в другом театре роль предложили? Не сомневаюсь, из тех же «Карамазовых». Скорее всего, роль Дмитрия. Или Ивана?

Андрюша посмотрел соболезнующе, повернулся и хотел выйти, но то была его комната. Не стал я его мучить, ушел сам. Нашим сказал, что Андрюша умом подвинулся. Ввели замену, все равно спектакль долго не продержался. А потом уж и я уволился.

— Он действительно сошел с ума? — вежливо поинтересовалась Алла, но было заметно, что ей неинтересно.

— Наверняка в другой театр устроился, и ты, Вова, в самую точку попал с Достоевским, — Валера демонстрировал интеллект и лояльность. — Насчет роли не признался, чтоб ты ему дорогу не перебежал, я таких, знаешь, сколько навидался. В армии… Ну, порадовал рассказом, ну прямо, как ширинку расстегнуть! — Валера с выразительностью махнул короткопалой рукой и полез в карман за сигаретами. Но, несмотря на прорезавшееся сочувствие Валеры к рассказчику, курить в комнате Алла ему не позволила. Так непринужденно у нее вырвалось: «Курят на кухне», как не получалось прежде. Гости приступили к свободному перемещению по квартире.

Вика, близко подобравшись к Володе, как когда-то в кафе, умоляюще вытаращила глаза и быстро пробормотала:

— Я потом все объясню. Помоги с Аликом!

Что никакого «потом» не наступит, Володя не сомневался. Чем помочь с Аликом — не понял, решил, что это импровизация на ту же тему объяснений «потом». Его сильно влекло обратиться к Вике за столом с нейтральным вопросом вроде: «А вы в кино, случайно, не снимались? Ваше лицо мне определенно знакомо. А в театральном училище не мог вас видеть?», но пожалел друга. Алику ни к чему привлекать внимание жены к девушке Валеры. Валерина девушка, как же! И Валера, козел, что себе позволяет! Володя выпустил целое стадо козлов в адрес напористого приятеля Алика, но мысленно, — вмешиваться не стоило, не его это дело. Сидит, не скучает, нравы наблюдает. Как это у Чехова? «Пила я только с вами и больше ни с кем»? Нет, у Чехова как-то по-другому.

Вика тихо-тихо сидела на диване, курить не пошла: на кухне и Алик, и Алла. Обстановка квартиры производила удручающее впечатление. Все есть, и все — не так. Словно Алик и не живет здесь, ни на одной вещи нет его отпечатка, даже магнитофоны куда-то запрятаны. Эта зануда-жена совсем мужику житья не дает. Комната безликая, о характере хозяйки ничего не говорит. Значит, жена у Алика хитрая, но бесцветная. С такой тягаться — все равно что с водой бороться. Правильно Вика поступила, с Аликом у нее бы ничего не выгорело. И сюда не зря пришла: интересно взглянуть своими глазами, как живут. Скучно живут, пусто. А курить хочется, и бояться нечего, она, слава богу, ничего не украла, никому плохого не сделала. Хрен-то с ними со всеми.

Как только Вика появилась на кухне, Алик, болезненно сморщившись, направился в комнату. Алла постояла минуту-другую и ушла следом, тем более что не курила, а стояла так, за компанию. Валера курил у раковины. Казалось, все собравшиеся на кухне старались использовать ее пять квадратных метров с тем, чтобы держаться как можно дальше друг от друга.

— Не боись, прорвемся! — подмигнул Вике любимый, с размаху размещая длань на ее круглой попке.

— Больно же, — взвизгнула Вика. — Зачем ты привел меня сюда?

— А ты думала, что только приятно будет? Ну-ну, бросай свою вонючку, хорош курить, не то все без нас выпьют.

Вика послушно посеменила за ним в комнату, прикидывая про себя, как она разберется с повелителем. После.

Оказавшись в коридоре, Валера дернулся было в туалет, но там, похоже, засел Володя. Тогда он вернулся на кухню, привстал на цыпочки, помочился в раковину на немытые тарелки, открыл кран, пустил воду. Простодушная физиологичность облегчала жизнь.

За столом в комнате царила откровенная скука.

Валера думал о том, что сумел-таки кинуть камень в это мещанское болото. Вика ела полукопченую колбасу: не часто доводилось ею лакомиться. Володя прикидывал, не сбегать ли за водкой сейчас, не дожидаясь пока опустеет бутылка, а для верности взять сразу две. Алик тупо пил водку, как тогда у Валеры. Алла думала о том, что жизнь ее не любит. Но с другой стороны, за что ее любить? Это о ней — ни тепла, ни холодна. Измена мужа, откровенно издевательское присутствие любовницы в доме — то, что стало бы для другой женщины трагедией или вспышкой гнева, разящего, как белая молния, — для нее лишь повод к внутреннему анализу. Неужели она такая вялая и несимпатичная? Алла бегло перетасовала любимых литературных героев, симпатичных всех до единого, хоть и мучающихся от внутренних противоречий. Их невзгоды проистекали от избытка добродетелей и излишка обаяния. Но не могут так различаться люди описанные и реальные. Что же это? Ни одного симпатичного лица за столом — Алла подняла голову и взглядом наткнулась на Володю, умильно ей улыбавшемуся. Не успела перевести дух, оправиться от бесплодных размышлений, как Володя, такой симпатичный Володя, совершил немыслимый поступок — мелкий и потому еще более ужасный.