Вика мстительно подумала, что жена Алика так и не родила ему ребеночка, Вика-то сразу бы постаралась, от ребенка мужику уже не так просто улепетнуть. Хорошо бы Валеру подловить «на дирижабль», но Валера ушлый, сам принимает меры. Ничего, когда-нибудь проколется. Можно, конечно, его обмануть, но если не поверит? В последнее время он как-то охладел к ней. Надо расстараться, может быть, она недостаточно активна? Но, взять Светку, — и мысли пошли по очередному кругу.

Вике трудно представить, что подруга ничего не скрывает, невозможно вообразить, что ей родители ближе, чем своя — будущая — семья. Потому что родители — не своя семья, а их, родительская, и законы там устанавливает муж, то есть папашка, а мать — так, при нем. Вике тоже придется быть «так», при муже, но кое-чему она от Светки поднахваталась, да и время сейчас другое. Если бы наступило такое время, когда по-честному можно было бы не хотеть замуж, а иметь все самой: и квартиру, и вещи, и деньги. И не работать. Детей, в принципе, можно бы и не рожать. Хотя с детьми лучше, у нее, наверное, родилась бы двойня… А мужчин выбирать самой — сколько хочешь. Почти как Светка, только больше. Светка, вон, тоже не хочет никаких детей. Или врет? Врет, что ей с родителями хорошо, наверняка!

Светка не лгала. Ей нравилось жить с родителями, она не знала и не представляла другой жизни. Ради чего, ради какого такого любовничка она должна отказываться от совместных завтраков или ужинов за стареньким круглым столом с пестрой скатертью, когда отец так потешно шутит, заигрывает с матерью, словно они молодые, хотя самим уже под пятьдесят. Ради кого отказываться от «кофе в постель» по выходным, от поездок на дачу в Ропше и печеной в ведре картошки, от платьев, которые можно оставить на стуле скомканными и найти наутро уже отглаженными. От большого Яна, пуделя, традиционно спящего с ней вместе, хоть мама и ворчит, что простыней на собак не напасешься. От сложенных из бумаги мышат, что отец иногда засовывает ей в сумку для смеха. От всей их радостной непритязательной обстановки, от их, пусть несовершенного и не отдельного, но такого своего дома.

А личная жизнь… Ну что, личная жизнь! Она все одно связана с ее семьей, с родителями. О «любовничках» можно не рассказывать дома, ни к чему, предки и так понимают, что она взрослая, они всегда ее понимали. Последнее время заранее предупреждают, когда поедут на дачу, когда вернутся. Открыто, конечно, ничего не говорят про любовничков, не замечают якобы. Светка так бы и жила всю жизнь, если бы не Борис.

В той безликой, ничьей квартире, разглядывая дурацкую лампу, она решила, — нет, поняла, что от этого мужчины ей придется рожать ребенка, более того, ей хочется этого ребенка. А останется ли Борис с ней навсегда или с ним сложится так же, как с прочими его женами, не настолько важно. То есть важно, конечно, но не так, чтоб ради этого отказываться от их ребенка, от их жизни, сколько ее там ни наберется. Начисто лишенная романтизма Светка не раздумывала, влюбилась она или нет, настоящее ли это чувство или так, обманка, в ней включилась не родителями даже заложенная программа, которой должно следовать, и дело вовсе не в том, что им с Борисом оказалось так хорошо вместе, но рожать она несомненно могла только от него. Что-то подобное рассказывала мама о начале их отношений с отцом. Потому родители и не беспокоились из-за мимолетных романов дочери, что знали, рано или поздно предназначенное случится, включится неведомый механизм, и все произойдет само собой и как нужно.

— Мама, папа, я завтра уезжаю с Борисом в Дагомыс, — скажет Светка за ужином.

— А ты не хочешь нас познакомить? — спросит мать, порозовев от смущения — дочь не предлагает сама, приходится просить.

Светка второй раз в жизни промолчит, не скажет правду, не сообщит, что ее избранник женат. Достаточно того, что она объявила его имя, выделив из прочих безымянных своих поклонников.

— Леля, она взрослая девочка, пусть сама решает, может, и знакомить будет незачем, — непривычно сурово заметит отец.

— Холодно еще для Дагомыса-то, купаться нельзя, — кротко заметит мать, выключит чайник и ужин продолжится.

Наверняка все произойдет не так идиллически, но крика не будет, это точно. И скорей всего, Борис понравится отцу, несмотря на обилие жен и детей, как ни парадоксально это может показаться со стороны. У них в семье иные критерии. А решительность всегда занимала почетное место. У них с отцом. Мама — та потише, учительница, как-никак. Преподает деткам азы легкой атлетики в спортивной школе. В баскетбол уже не играет — возраст. А у деток сейчас начинается весеннее обострение: стенды режут, у сумок ручки отрывают, мимо унитаза писают, в общем, у мамы проблем хватает.

Наблюдающая сверху плюнула бы от огорчения, ибо бодрые сценки раздражают сильней, или сделала бы Светкину маму дрессировщицей тигров для полноты картины, но она считала, что так не бывает, таких отношений не бывает, людей таких не бывает, она даже и не подлетала к их счастливому семейству, у нее скопились по-настоящему важные дела.

Они лежали рядышком под одним одеялом и старательно делали вид, что спят. Дверь распахнулась, они засопели громче.

— Спят уже, — то ли спросила, то ли заключила мать. — Ужинать не будут, что ли? Вику где-то черти носят.

Мать прошаркала на кухню, через незакрытую дверь потянуло вареными макаронами и жареным луком. Лук двойняшки не любили.

— Есть хочу, — прошептал номер первый.

— Подожди, не ходи туда, — отозвался номер два. — На подоконнике булка, если что.

Они прислушались, старое пикейное одеяльце замерло. На кухне тихо, нынче родители ужинают мирно, отец не орет: не собираются с матерью драться, похоже.

Первый номер скользнул босыми ножками на пол, тихо пробрался к подоконнику, ухватил половинку вчерашнего батона — еще мягкий! — и вернулся в тепло постели, к сестре. Булка кончилась быстро, крошки они аккуратно сгребли под подушку: «Суженый-ряженый, приди ко мне ужинать!»

— Не на пятницу, не считается! — ворчливо заметил дотошный номер два.

— А и больно наплевать! — философски заметил первый номер. — Пусть приснится не по правде! — Первый номер был много свободнее в движениях, потому и на свет появился раньше.

На кухне запели: «Ой мороз, мороз, не морозь меня!» Грохнула о плиту чугунная сковорода, сильно запахло подгорелым постным маслом. Родители покончили с «Ой морозом», затянули «Окрасился месяц багрянцем».

— Нормально, — заключил номер второй. — Сейчас допоются и обрубятся.

— Еще про «в нашу гавань», — возразил номер первый. — А макарон не останется.

— Слабо, — не согласился второй, — у них только пластиковый «бурбон», один, и все, я видела.

— А вот у тебя жених, богатый-богатый, — с чего-то принялся искушать не наевшийся булкой номер первый. — И ты ему готовишь на обед, — девочка задумалась и сглотнула, — ну типа, яичницу по-бургундски, как Вика рассказывала, фирменную типа, с жареным хлебом. Мелко нарезанным и с двух сторон жареным, поняла? И тут я захожу, в новом красивом платье. Красном с зеленым. С блестками и декольте. До пола платье. Вот. И твой жених в меня влюбляется, сразу насмерть. Ты его убьешь?