года. Эта дата говорит о нескольких месяцах, проведённых в пути. Во время путешествия его осаждали странствующие студенты и даже лекари, и он делал много остановок, чтобы проверить их и обучить, не находя среди них ни одного, обладающего богоданной способностью. Кругом были одно лишь простое любопытство, жадность и неспособность.

При себе он имел свои «Предсказания» и завершённый труд под названием «Французская болезнь». Эта работа была написана с большой скрупулёзностью.

«Есть много моментов, указывающих на то, – говорит профессор Юлиус Гартманн, – что он просматривал своё сочинение вновь и вновь и отвергал как негодный первоначальный вариант, если при проверке в голову приходили новые и лучшие определения, и часто смягчал наиболее резкие выражения».

К книге он отнёсся с величайшим вниманием. В процессе работы разделил сочинение на три части, первая из которых осуждает как негодные применявшиеся тогда лекарства, потому что они скорее отягчали, чем укрощали болезнь. Вторая описывает необходимое лечение и лекарства и объясняет, как и для чего их следует применять. Третья касается болезни как таковой и показывает, чем кончаются другие, незнакомые и ранее неслыханные болезни в случае применения ошибочных и ложных методов терапевтического лечения.

В Нюрнберге ни одна книга не могла быть опубликована без контроля цензора. Причиной тому было множество злых сатир и клеветнических листков, которыми обменивались противоборствующие партии католиков и протестантов.

Правительство издало декрет об учреждении Цензорского суда в 1523 году с тем, чтобы ни одна публикация не могла быть допущена, пока рукопись не будет проверена и одобрена. Парацельс представил свои сочинения на рассмотрение суда и получил разрешение на публикацию. Вместе с «Предсказаниями» он доверил свою книгу Фрдриху Пейпусу, который издал её в формате ин-кварто[158], напечатанную на пятидесяти четырёх страницах с титульным листом, который был украшен узкой ксилографической[159] каймой с гербом и инициалами печатника. Заголовок гласил: «Сочинение учёнейшего Мужа Теофраста фон Гогенгейма относительно французской болезни. Три книги».

Он посвятил эту книгу и ещё один трактат об инфекционном характере французской болезни цензору, «Достопочтенному и Достойному Мастеру Лазаро Шпенглеру» в благодарность за его незамедлительное разрешение напечатать её. Парацельс покинул город на время печатания книги и жил спокойно в Бератцхаузене, деревушке близ Ратисбона, на берегу речки, впадавшей в Дунай. Здесь в покое он занимался писанием новых сочинений в надежде, что их без задержки напечатают в Нюрнберге. Но эта надежда рассыпалась в прах. Поступивший из города приказ гласил, что у них не может быть опубликовано больше ни одной его книги. Это был, как видно, ещё один мстительный удар от «Галена из Преисподней».

Медицинское сообщество в Лейпциге прочитало его книгу и обиделось на настойчивое обличение невежественности и злонамеренных промахов их сословия. Поэтому с соблюдением всех формальностей они обратились к магистрату Нюрнберга с просьбой не печатать в дальнейшем никаких сочинений Теофраста фон Гогенгейма. Им не понравилось слово «самозванцы» – титул, который Парацельс щедро жаловал всем врачам старой школы в первой части своей книги. Вероятно, они чувствовали его правоту. Среди его работ по хирургии мы обнаруживаем экземпляр гневного письма, написанного, но не отправленного, в адрес членов магистрата Нюрнберга, в очень церемонных выражениях в отношении их титулов, но с неизменным презрением к их поступку:

«Не вам судить или запрещать без тщательного рассмотрения и обсуждения; фактически, вы не можете оценивать мою работу, вы не обладаете достаточным интеллектом. Если университет имеет какую-либо причину быть недовольным мной, пусть назначает диспут, а не запрещает общедоступное издание. Пока я не побеждён в диспуте, такое запрещение является подавлением истины. Печатное издание необходимо для раскрытия истины. Моё сочинение не затрагивает правительство, князей, господ, как и членов магистрата, но выявляет мошенничество в медицине, так что все люди, богатые и бедные, могут считать, что их эти гнусности не касаются».

Письмо, которое он отправил, было более осмотрительным и более учтивым. Он сообщал «о своём большом желании писать о том, что могло бы по-настоящему благотворно сказаться на больных, которых так мучительно и неправильно лечат и которым предоставляется возможность умереть. Он верил, что такой город, как Нюрнберг, известный своими выступлениями в защиту истины, защитит также и людей, эту истину открывающих, обеспечит им такую возможность и даст приют. Пусть сомневающиеся в истинности его утверждений встретятся с ним в открытом диспуте, в котором он, как раньше, так и сейчас, с готовностью примет участие».

Это письмо, написанное 1 марта 1530 года, отправлено магистрату, но официального ответа на него не было. Не приходится удивляться, что в позднейших сочинениях он даёт свободу своим чувствам в прорывавшемся время от времени сарказме в отношении города рухнувших надежд и утраченных иллюзий. «Они отреклись от истинных врачей – и Бог, из сострадания, позволяет им иметь четверых – круглых дураков и полных ничтожеств».

Слова эти резки, к тому же неприятны, возможно, не вполне заслуженны, поскольку почтенные представители власти – и это очевидно – побоялись отстаивать свою первоначальную точку зрения и пойти наперекор не допускающему возражений вердикту Базеля и Лейпцига. Гогенгейм обладал взрывным темпераментом, необходимым ему для разрушения устаревшего порядка вещей, который он воспринимал как путь, ведущий человечество к гибели, поскольку был способен проникать глубоко в суть вещей и улавливать дух нового среди беспокойного и нарастающего беспорядка, ведущего к стагнации. Но было необходимо представить закоснелость в неприкрытом виде во всей её вредоносности, показать, во что она выродилась. Те самые люди, которые признавали упадок Церкви, не торопились допустить подобное явление в науке. Лишь изредка реформатор науки находил близкого по духу слушателя, и такое случалось среди тех немногих, которые, будучи способными усвоить медицинскую литературу в её начальной ипостаси, осознали, как далеко её опыт отошёл от отправной точки и заданного направления.

Парацельс

Копия с портрета, написанного в Нюрнберге в 1529 или 1530 году. Сейчас он находится в Королевской галерее в Шлейсхайме, недалеко от Мюнхена

В детстве Парацельс освоил простоту речи, и сейчас заметную среди швейцарцев, и определённую грубоватость выражений, сравнений и примеров, которые никогда не забывал использовать. Он должен был огласить послание, требовавшее прямоты высказывания, и сыграть утреннюю зарю нового дня, новой науки, новой отправной точки, и он громко возвещал своё послание повсюду тем языком, который был понятен всем; так же громко он повсюду проявлял свой гнев титана в адрес тех, кто, услышав, старался задавить его призыв. Не было времени на жеманные любезности; миру надо было родиться заново и пройти сначала сквозь опаляющий огонь истины. Всему старому в представлениях