воле, обескураженный перспективой постоянных и рискованных скитаний. «Это ловкач, который неотступно следует за мной по пятам, как тощая ворона за издыхающей овцой». У Браунинга Парацельс соотносит его с кольмарским Фестом[146], и такое сравнение вполне могло быть оправданным. Как бы то ни было, они расстались мирно, и Парацельс снабдил Опоринуса порцией настойки опия из своих запасов, которая ему вскоре очень пригодилась для лечения болезни. Он вернулся к своей немолодой жене в Базель и прожил ещё сорок лет, став за эти годы превосходным печатником, известным своей точностью в работе и безукоризненным греческим и латинским. Он был женат четыре раза и до конца дней своих бился над исполнением долговых обязательств. Парацельс, вполне вероятно, если не определённо, часто смеялся над ним и даже придумывал для него едкие розыгрыши. Шуткам подвергался и «студиозус Франц», у которого было больше чувства юмора, чем у бедняги Опоринуса, и эти шутки не мешали ему любить своего учителя ещё больше. Находясь на смертном одре, Опоринус признался Токситосу, что никогда не осознавал, каким великим человеком был его учитель и что он очень раскаивается в двух вещах – что не сохранил книг Гогенгейма, давая их почитать другим людям, и что написал клеветническое письмо против него. Оно содержит известное обвинение Парацельса в чрезмерном пьянстве и является единственным свидетельством в этом отношении. Этому письму не следует доверять, поскольку оно могло быть вызвано чувством обиды на подшучивания и весёлый смех Гогенгейма, когда он совершал глупость. Но, к сожалению, клевета принесла свои плоды в виде трудов одного швейцарца по имени Либер, родившегося в Бадене (Швейцария) в 1524 году, человека, который никогда не видел Парацельса, но, будучи убеждённым схолиастом, собрал все клеветнические обвинения и пасквили против первопроходца нового научного направления и под именем Эрастус выплеснул ненависть сословия, которое безосновательно ненавидело его, в четырёх злобных книгах «Против новой медицины Филиппа Теофраста». Уместно будет отметить, что Эрастус верил во всё, что вызывает отвращение, – ведьм, чёрную магию, чудовищ и проделки дьявола.

Архиепископ Нецхаммер отражает клеветническую атаку чётко и доказательно:

«Тщетными будут наши попытки найти в его многочисленных сочинениях хотя бы один пассаж, в котором он превозносит удовольствие от вина; напротив, он неоднократно подчёркивает, что тот, кто ублажает свой желудок, не найдёт для себя удовольствия ни от него, ни от его учения. Теофраст не был пьяницей, но мы полагаем, что он не презирал ни пива, ни вина. В одной из своих книг по хирургии он определённо говорит: „Пиво полезнее вина, иными словами, оно вызывает меньше заболеваний, чем вино“».

Злопамятность Опоринуса объяснялась полным отсутствием у него чутья – недостаток, атрофирующий всякую благодарность за исключительную возможность, которой он имел счастье воспользоваться как первый преемник идей, возвещавших новый подход в науке.

Насколько горько было Парацельсу видеть неблагодарность людей, которых он одевал, кормил, снабжал деньгами и которым он открывал свою далеко идущую философскую систему не только в её всеохватности, которую они не могли постичь, но в её проявлениях во врачебной практике и в применении лекарственных препаратов, мазей, пластырей и тинктур, которые они брали у него украдкой и похвалялись как своим собственным открытием, остро ощущается во многих из его книг. Из его предисловия к „Bucher Bertheonea“ мы узнаём, что очень немногие его ученики воспринимали учение и советы, которые он им давал. Он способствовал обучению сотен врачей, но из всех мог считать по праву таковыми лишь двоих из Паннонии[147], троих из Польши, двоих из Саксонии, одного их Славонии[148], одного из Богемии, одного из Голландии и никого из Швабии[149], несмотря на то, что учиться к нему приходили во множестве люди из всех пределов. В Швейцарии ни один не дорос до того, чтобы стать врачом, хотя некоторые из них претендовали на это звание; они были не лучше швабов из «ордена несостоявшихся лекарей».

Ради этого оголённого поля битвы Парацельс и покинул Кольмар. Он направился в Эслинген, где сохранились остатки старых владений Бомбастов фон Гогенгеймов. Одним из них был пустовавший угловой дом на луговине Св. Блэйза[150]. Парацельс обустроил в нём временное жильё. В доме было два сводчатых подвала по одну сторону портала; меньший, с вентиляционной трубой, выходившей на задний двор, находился в глубине большого и имел вентиляционную трубу, которая выходила на задний двор. Подвал имел около тринадцати футов в длину, тринадцать футов в высоту и десять в ширину. В стене была небольшая ниша, в которой как раз уместилась его печь. Когда в 1882 году печной навес открылся взору пришедших туда, он весь оказался испещрённым астрологическими символами и каббалистическими формулами, слишком потемневшими, чтобы быть правильно расшифрованными; на полу лежали небольшой двусторонний молот с рукояткой и ступа с длинным железным пестом, оба предмета очень старые.

Парацельс оборудовал этот подвал всем необходимым для лаборатории и занимался постановкой как алхимических, так и астрологических опытов и решением прикладных задач. Как гласило предание, не забытое ещё в 1882 году, здесь он по ночам совершал непонятные и таинственные ритуалы; а когда владелец дома в том же году восстанавливал его и перестраивал подвалы, он велел написать портрет Парацельса в натуральную величину на фронтонной стене, чтобы умилостивить дух «мудреца минувших дней». На портрете он изображён в камзоле и отороченном мехом головном уборе, с золотой цепью и драгоценным украшением; в основе этой картины лежит, очевидно, портрет, выполненный в технике гравюры по дереву, который теперь хранится в Лувре.

По всей вероятности, сочинение, законченное им в «подвале Парацельса», касалось-таки непостижимого и могло быть его «Предсказаниями Европе на 1530–1534 годы». Оно было напечатано в Нюрнберге в конце 1529 года Фридрихом Пейпусом, который отнёсся к публикации с видным старанием. Она имела большой тираж и перепечатывалась не менее пяти раз в течение этого и следующего года.

Здесь Парацельс впервые выступает в роли пророка. Его полуночные эксперименты были, вероятно, астрологическими и, возможно, имели отношение к магии, хотя некромантию он осуждал. Почву для этого предположения даёт нам титульный лист первого издания. Д-р Зудхофф сообщает нам, что три четверти его занимает оттиск с деревянной гравюры, на котором сверху изображён воитель в облаках со склонённой головой, стоящий на облаке со щитом в правой руке и обнажённым мечом в левой; на груди большая звезда с двумя лучами. От его лица исходят потоки света и падают на семь планет внизу, представленных символическими фигурами, стоящими на клубящихся облаках. Эти фигуры освещены солнцем, но с одного