крыльев исчез. За столом, сгорбившись как столетний старик, сидел профессор и смотрел на меня из-под седых косматых бровей.

— Ну что, довольна? — спросил он и устало вздохнул. — Садись, расскажу тебе одну историю.

Я недоверчиво посмотрела на профессора, у которого вдруг появилось терпение и который ладонью указывал мне на стул.

Сердце продолжало метаться в грудной клетке подобно испуганной птахе, но интуиция шептала, что бояться нечего. И почему-то у моей интуиции был голос темной богини. Неужели Тельтель присматривает за мной? Нет-нет, кажется я просто не выспалась.

Кивнув, я медленно опустилась на стул и сказала:

— Я слушаю вас, профессор.

Господин Змеев выудил из переднего кармана халата свои очки и надел их.

— Ты очень похожа на свою мать, — произнес он. В его голосе было столько грусти и невысказанной боли, что у меня кольнуло в груди. Профессор продолжил: — Когда Эрика зажигалась идеей, то превращалась в самый настоящий ураган. Она прибегала к разным методам, иногда даже к очень неординарным и, признаться, смертельно опасным. Но Эрику это ничуть не останавливало. Наоборот, разжигало в ней творческий огонь, так сказать. — Профессор улыбнулся. В его глазах загорелись искры давно позабытой радости.

Истории о своей пропавшей маме я могла слушать часами, но не сейчас. Слишком устала, и было много нерешенных и очень важных дел, как например, покормить своих питомцев, которые не видели меня более суток, или, допустим, кинуться на поиски съемной квартиры, потому что после событий вчерашней ночи я больше не могла оставаться у Маргариты.

— Простите, профессор, — обратилась я к господину Змееву, погрузившемуся в воспоминания. Тот молча сидел и отрешенно улыбался, но, услышав мое обращение, поднял задумчивый взгляд с рюмки, которую вертел в руках, на меня. Его улыбка увяла, а лицо вновь обрело серый оттенок. Я спросила: — О чем вы хотели поговорить? Если это из-за моего опоздания, то я еще раз прошу прощения, такого больше не повторится. Хотя, если произойдет какой-то форс мажор, то я не могу…

Профессор стрельнул в меня убийственным взглядом, и я тут же закрыла рот.

— Знаете, мисс Радова, — сказал он и поставил рюмку на стол. — В этом вы тоже похожи на вашу мать. Думаете только о себе и делаете лишь то, что вам хочется, не заботясь о других.

— Моя мама никогда не была такой! — разозлилась я и подскочила со стула. — Кем вы себя возомнили, чтобы в таком тоне говорить о моей маме⁈

Профессор усмехнулся.

— Спроси у своего отца. Это не моя тайна. — Ответил он и махнул на дверь. — Можешь идти.

— Но…

— Никаких «но». Разговор окончен.

Взгляд профессора изменился. Он стал холоднее льда и острее лезвия ножа. А за его спиной вновь выросли костлявые крылья.

Сердце стукнулось о ребра и вновь забарабанило в груди. Я сглотнула, медленно повернулась и зашагала к выходу. Как только мои пальцы сжали холодную ручку двери, профессор бросил мне в спину:

— В следующий раз перед тем, как решишь освободить фиара, подумай о том, что каждый поступок запускает реакцию. Сейчас отдуваться придется мне. Но однажды меня не будет рядом, как не стало твоей матери.

Я не оборачивалась. А когда профессор замолчал, я вылетела в коридор.

Меня по неизвестной причине распирало чувство дикой злости и обиды. Переполняющей злости и обиды на весь мир.

«В этом вы тоже похожи на вашу мать. Думаете только о себе и делаете лишь то, что вам хочется, не заботясь о других.»

Пустой коридор наполнился эхом моих быстрых шагов. Я бежала, желая как можно скорее покинуть это проклятое место.

Вечерняя прохлада окутала меня, когда я оказалась на улице. Мои щеки горели, в груди пекло. Ладони чесались, и хотелось расцарапать их в кровь, но я сдерживала порыв впиться в кожу ногтями. В горле застрял ком горечи, а на глаза напрашивались слезы, но я не позволяла им выплеснуться — силой воли и врожденным упрямством удерживала их внутри.

Остановка. Забитый народом флайбус. Городские огни, пролетающие перед глазами. Снова прохладная улица. Фальшивая улыбка для открывшего мне дверь швейцара. Ступени, ступени, ступени. Дверь. Пустая квартира. Комната.

Захлопнув дверь своей спальни, я рухнула на колени. И взорвалась.

Все пережитые эмоции и ощущения, что я стянула в тугой узел и затолкала куда-то в глубину себя, стали вырываться наружу: парализующий страх за свою жизнь, слепящая боль, удивление, адреналин, от которого кипит не только кровь, но, казалось, горит каждая клеточка тела. А потом зверский холод владений Темной Тель. Вечные снега, черное озеро и не менее чернильный туман.

По моим щекам текли слезы, щипали кожу. Я плакала навзрыд. Стонала. Била кулаками по ковру. Плакала и снова стонала до тех самых пор, пока у меня не сорвался голос, а в организме не осталось ни капли влаги. Я свернулась калачиком на полу и закрыла глаза.

Потом почувствовала, как Маргошка легла рядом со мной, и меня накрыло сном.

***

Столица Бервест, Первый квартал, «Игла»

Идан

В прохладном помещении с работающими кондиционерами мне становилось жарко. А причиной заполыхавшего внутри огня стала Мирослава.

Я смотрел на экран тача и не мог отвести взгляда от обнаженной девушки, стоявшей под струями воды: изящная талия, гибкая спина с тонкой линией позвоночника, девичьи ладони, соблазнительно гладящие упругую грудь, тонкая шея и розовые, слегка приоткрытые губы, по которым стекала вода и которые мне безумно хотелось поцеловать.

И если бы не сгустившийся пар, что тонкой пленкой осел на стеклянные стены душевой кабины, то я бы воспламенился подобно костру, в который подбросили пороху, и меня было бы уже не остановить.

Ко Крарху подальше я отключил тач и спрятал его в карман брюк. Обратил взгляд на переговаривающихся членов администрации, потом на стопку бумаг перед собой и тихо вздохнул. Настроение было не рабочее. Мне хотелось побыстрее закончить это квартальное заседание и вернуться в свою квартиру, чтобы залезть в постель, впитавшую в себя запах Мирославы, и наконец… отпустить напряжение.

Но судьба не настолько благосклонна ко мне. Бездново собрание растянулось на весь рабочий день.

Здание Иглы я покинул, когда пламенеющее солнце спустилось к горизонту и окрасило зеркальные высотки в огненные оранжевые тона. Закат был настолько густым, что вся столица, казалось, окунулась в багрово-апельсиновые оттенки.

Я любил, когда город утопал в красках природы. Тогда флайты, дома, дороги — вся эта ненужная мишура —