Пока я отстегиваю Полинку, Марьяна уходит в дом. Идем следом. Нас встречает Лена и сразу же гонит за стол.

— А где мамоська?

— Сейчас переоденется и придет. Ты есть хочешь?

Полинка отрицательно машет хвостиками и убегает по одной ей известным делам. Лена ставит передо мной тарелку наваристого супа и на несколько секунд застывает, вглядываясь в мои глаза.

— Марьяна выглядела… очень странно, когда зашла. У вас все нормально?

Киваю. Губы растягиваются в улыбке, которая выдает меня с головой.

— Я рада, что вы нашли общий язык. Но, Демид… Ты должен знать одну вещь.

Отвлекаюсь от супа.

— Да?

— Если ты обидишь мою девочку… Я тебя из-под земли достану.

Это неожиданно. Очень. Но в то же время, наверное, правильно. Я рад, что за Марьяну есть, кому постоять.

— Этого не будет. Даю тебе слово.

— Вот и славно, — улыбается Лена и резко меняет тему: — Ты второе будешь сейчас? Или попозже? О, Марьяш, садись скорее за стол…

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Оборачиваюсь. Марьяна переоделась и, кажется, даже приняла душ, отчего ее светлые, мягкие, как пух, волосы завились у лица. Протягиваю ладонь, обнимаю ее, положив руку чуть пониже спины, и притягиваю к себе. Между нами все изменилось, и я считаю, что пора ей привыкать к такому положению дел. На секунду Марьяна напрягается, и мне кажется — еще немного, и она меня опять оттолкнет, отодвинет в сторону под каким-то глупым предлогом. Но этого не происходит. Она осторожно поднимает руку и несмело гладит меня по макушке. А потом наклоняется и целует.

Это мой самый главный в жизни пьедестал. Сердце сдавливает, в горле образуется ком гигантских размеров.

— Так тебе второе положить? — спрашивает она так просто, как будто делала это миллион раз до этого. И хоть я, наверное, не смогу в себя впихнуть больше ни крошки, я один черт киваю. Мне хочется, чтобы она за мной поухаживала. — Тогда тебе нужно меня отпустить, — смеется Марьяна. А я хмыкаю. И нехотя разжимаю руку.

Марьяна суетится возле плиты. Подкладывает мне голубцы, щедро поливает подливкой и рассказывает матери о том, что мы, наконец, рассекретились. Лена довольно кивает, бросая на меня хитрые взгляды. А я что? Я даже и не пытаюсь делать вид, что о чем-то там сожалею. Наконец я получил возможность прокричать на весь свет: вот моя семья! Моя женщина, мой ребенок… Я самый счастливый сукин сын во всем гребаном мире!

— Ты выглядишь страшно довольным, — говорит Марьяна, когда мы в какой-то момент остаемся одни.

— А каким мне быть? Я сыт, удовлетворен, а рядом со мной, наконец, ты…

— И правда. Это все объясняет.

Марьяна плюхается рядом со мной на диван. Немного прохладно — мы недавно проветривали, и она натягивает на ноги старый клетчатый плед. Пользуясь случаем, я усаживаюсь поближе, чуть меняя ее положение, и осторожно скольжу вниз рукой. Клянусь, ничего такого я не планировал, но когда Марьяна со вздохом поерзала, мои планы вмиг изменились. Я воровато оглянулся на дверь.

— Как думаешь, сколько они будут читать сказки?

— Недолго… — учащенно дыша, шепчет Марьяна.

— Ну, что ж… Тогда нам придется поторопиться, — констатирую очевидное, одной рукой обхватывая ее грудь, а второй — проникая под юбку.

— Демид… — выдыхает мне в шею.

— О-о-о, кто-то тут порядком изголодался.

— Ты ужасный пошляк.

— А ты ужасно намокла.

Прикусываю ухо и осторожно скольжу вверх-вниз, размазывая ее смазку по клитору. Марьяна стонет мне в губы. Хорошая… такая отзывчивая девочка. Перекатываю в пальцах сосок, ловлю ртом ее тихие хриплые стоны. Есть что-то ужасно странное в том, чтобы в нашем возрасте тискаться вот так… Но еще более странно то, что мне это ужасно нравится. Погружаю два пальца внутрь. Туда, где так тесно, что я даже боюсь представить, как это — войти в нее по-настоящему. Мне кажется, я в тот же миг облажаюсь. А мне нельзя. В этот раз мне нужно будет все сделать правильно. Так, как это и должно было быть между нами впервые. Я отступаю назад, но ее мышцы конвульсивно сжимаются, не отпуская…

— О, детка… Вот так… Вот так, да?

Марьяна выгибается тетивой, откидывается мне на грудь и расставляет ноги чуть шире. Мой ищущий рот находит ее сладкие губы, веду пальцами, прислушиваюсь к ней, выбирая ритм. Она тихонько стонет на одной ноте:

— Сильней, пожалуйста, Демид…

Останавливаюсь на секунду и резко надавливаю большим пальцем на твердый пульсирующий бугорок. Она дергается, задевает валяющийся на диване пульт, и звонкий крик ее разрядки тонет в звуках неожиданно включившегося телевизора. Смеюсь ей в висок, слизываю бисеринки пота и, не в силах удержаться, снова погружаю два сложенных пальца внутрь, чтобы ощутить яростные сокращения её плоти. С ума сойти. Просто с ума сойти, как это круто.

Марьяна

Демид задерживается у нас до самой ночи. Вместе мы укладываем Полинку спать и идем проинспектировать стройку. Это очень глупо, я полностью расслаблена и спокойна, обходя первый этаж. Но когда дело доходит до того, чтобы подняться… Медлю. Я не забыла, чем закончился наш прошлый визит туда, и не уверена, что сейчас готова к повторению. Но Демид, чутко уловив мои сомнения, пресекает их и, взяв за руку, уверенно ведет по будто зависшим в воздухе ступенькам.

— Не бойся. Я пока не буду к тебе приставать, — убеждает меня с улыбкой нераскаявшегося грешника, которая, если честно, вообще не способствует моему успокоению.

— Пока?

— Ага. Не хочу, чтобы это происходило на скорую руку в месте, которое для этого не предназначено.

Противореча сама себе, смеюсь:

— Не помню, чтобы раньше это тебя останавливало.

Балашов закатывает глаза, но в сумраке зажигающейся по мере нашего продвижения подсветки я вижу, что его чувственные губы тоже подрагивают от едва сдерживаемого смеха.

— То, что было раньше, не считается. Так… баловство. Я же собираюсь ввести тебя в высшую лигу.

Воздух в легких замирает. Я закусываю губу, поднимаюсь на самую последнюю ступеньку и, повернувшись к нему лицом, начинаю пятиться по коридору.