– А откуда немцы его достанут? У вас есть наука, которая все объясняет и оправдывает. Ваши философы однажды убили Бога. Думаешь, немцы смогут вернуть Его к жизни так, как ты вернул к жизни меня?

– Миру нужны такие люди, как ты, больше, чем Бог… Так мне кажется…

– Именно поэтому ты меня откачал?

Дитер бросил оценивающий взгляд на Аркадия.

– Ты здесь потому, что нужен мне. Ты – самый лучший патолог из всех, с кем мне довелось работать. Без тебя мои исследования пойдут вкривь и вкось. Помоги мне, и я помогу тебе пережить войну. Даю честное слово немца.

Аркадий собрал все имеющееся у него презрение – а презрения у него было немало – и произнес:

– Прелестно.

– В таком случае – мое слово врача.

– Хорошо. Не намного, правда, надежнее.

– Слово прагматика. – Его тон, до того иронический, вдруг стал серьезным, Дитер нагнулся и встретился с Аркадием взглядом. – Сейчас ты – единственный, кто поддерживает в детях жизнь. Никто другой не предложит им обезболивающее, никто не будет заботиться о них после операции… Всем, кроме тебя, все равно – выживут они или нет.

Взгляд Аркадия переместился с лица Дитера на еду, которая вдруг утратила для него всю свою привлекательность.

Немец продолжал говорить тихим серьезным голосом:

– Я знаю, что ты беспокоишься о них. Я знаю, что ты для них делал, знаю об игрушках.

Русский вздрогнул, но не поднял глаз.

– Аркадий! Я знаю, что ты воровал у меня лекарства и еду для них. Я ничего против этого не имею. Я тебе помогу, если ты поможешь мне. Давай продолжать нашу работу. Я дам тебе для детей все, что нужно: продукты, лекарства, хорошие инструменты, чтобы вырезать игрушки, если понадобится. Пусть они живут. Я уверен, что без твоей помощи дети не выживут, и не потому, что я их убью, а потому, что у них не будет твоей поддержки и заботы.

Аркадий поднял взгляд на Дитера. Теперь в нем сверкал гнев.

– Очередное предложение? – прорычал он. – Что же ты за чудовище!

– Я не чудовище, я ученый, которому нужен хороший помощник.

– Не ученый, а пародия на ученого… Гребаный доктор Франкенштейн, если уж на то пошло.

– Знаешь, я расскажу тебе одну историю, Аркадий. Все эти разговоры о Боге и дьяволе напомнили мне ее. Это один из моих любимейших рассказов. Взят он из индуистской мифологии. Шива[49] Разрушитель и Парвати[50] Создательница обладали сокровищем, самым ценным из всех мыслимых. Они хотели подарить его самому любимому из своих детей. Шива и Парвати позвали к себе Сканду[51] Воина и Ганешу[52] Устроителя Препятствий. Они сказали, что сокровище достанется тому, кто первым обойдет мир. Сканда тотчас же запрыгнул на своего павлина и полетел вокруг света. Ганеша оказался умнее и проницательнее. Он просто обошел вокруг родителей, которые, будучи богами, заключали в себе весь мир. Сканда, вернувшись из своего путешествия, рассердился, обнаружив, что Ганеша его победил, но Парвати удалось его успокоить и объяснить, что он сам по себе является сокровищем, как Ганеша, как все дети.

– И в чем смысл этого мифа?

– В том, – нагнувшись над столом и подливая Аркадию водки, произнес Дитер, – что иногда, чтобы победить, лучше не бороться. Научись выбирать, когда следует бороться, а когда не стоит.

Адама разбудил зов к намазу. Завывание на незнакомом языке разорвало спертый воздух, заглушая шум кондиционера, который, несмотря на весь издаваемый им гул, был бессилен в борьбе с влажностью. Шум вывел сознание Адама из ступора. Он страдал от ужаснейшего похмелья. Такого тяжелого похмелья у него не случалось долгие годы, возможно, никогда за всю жизнь. Некоторое время он не понимал, где находится. Адам издал стон, когда вспомнил, где он и что ему сегодня предстоит. «Джакарта! Чертова Джакарта!» Пока Шубанги делала все необходимое, чтобы перенести производство куклы Сары в Индонезию, Адаму пришлось, следуя традиции компании, лично проинспектировать фабрику и подписать все документы. Он заблаговременно распечатал их и заручился подписью Тесс, но теперь Адаму следовало лично доставить их на фабрику. По правде говоря, он этому только радовался. Дело было рискованное, и он не мог довериться никому другому. Никто не сможет осуществить это с необходимой осторожностью, а посвящать посторонних в то, зачем это ему понадобилось, просто немыслимо.

В отель он заселился после двенадцати изнурительных часов транзитного перелета. В самолете Адаму пришлось сидеть рядом с толстой женщиной средних лет с хриплым визгливым акцентом уроженки Западного Сиднея и ужаснейшей перхотью. Такого Адам еще не встречал. Перхоть усыпала весь воротник-хомут ее блузки. Они оба задремали. Когда Адам проснулся, оказалось, что во время сна он наклонился в сторону толстухи. Немного перхоти попало ему на колени. Адам почувствовал отвращение и смахнул с себя чужую перхоть. Он не любил грязи, поэтому не радовался прилету в Джакарту.

Когда самолет наконец приземлился, такси ползло, словно улитка, по душным улицам, мимо каналов, по которым плавал мусор, мимо убогих лачуг, незаконно выстроенных на реке на высоких сваях, видимых только благодаря свету ламп, отражавшемуся от воды.

За минувшие годы Адам полдюжины раз бывал на Бали в отпуске. Об Индонезии он прежде судил по видам, открывающимся из такси: много зелени, много крошащихся бетонных скульптур, изображающих драконов и богов в красивых черно-белых саронгах[53]. Индонезия, насколько он ее знал, была страной улыбающихся услужливых людей, обутых в потертые шлепанцы на ремешках, которые просто жаждали вызвать ему такси, принести пиво, сделать массаж. Джакарта была другой. Толпы безликих безразличных людей в длинных штанах и хиджабах его, признаться, пугали. Адам понятия не имел, как вести себя в этом беспорядочно застроенном городе, по которому его, казалось, несло по течению.

Первой остановкой был банк. Здесь предстояло получить деньги, которые надо будет в ближайшие дни «отмыть» и обменять на индонезийские рупии. Такси полтора часа ползло по душным улицам. К банку он добрался перед самым его закрытием. Сначала ему пришлось долго спорить с охранниками, плохо знавшими английский. Проникнув внутрь, он столкнулся с клерком, который вообще ни слова не понимал. Адама это озадачило. Он думал: если уж ты работаешь в банке, то должен хоть немного владеть английским. Адам принялся говорить медленно и очень громко, но азиат лишь тупо смотрел на него и хлопал ресницами. Кожу вокруг глаз-бусинок покрывала россыпь угрей, которая спускалась на щеки. Затем банковский служащий разразился сердитым потоком непонятных восклицаний на индонезийском. Адам не привык, чтобы на него кричали, поэтому смутился, но потом, совладав с собой, тоже повысил голос. Азиат вздохнул, посмотрел на часы, снова вздохнул и поднял телефонную трубку со своего стола.