он все рассчитал точно: вначале овладел небольшим заводом, расположенным в стороне от Сартаны, установил на высоких заводских точках несколько пулеметов, указал им цели, а сам с полком, то растворяясь, то возникая в загустевшем снегопаде, – полк двигался беззвучно, страшно, – пошел дальше. Куриленко оскользался на ходу, сапоги разъезжались, под ногами у него хлюпала грязь, в одном месте из земли прямо на снег выползли дождевые черви, Куриленко удивился тому, что увидел – летние черви на снегу, посиневшие от холода, но живые, вяло извивающиеся, это надо же! – и все-таки это были живые существа. Куриленко обежал их стороной, перепрыгнул через канаву, наполненную водой, в которую звучно шлепался снег и устремился дальше, не выпуская из вида растекшуюся в пространстве, неровную линию окопов, где сидели белые.

Белые молчали – были уверены в себе.

– Вот с-суки! – не выдержав, хрипло выругался Куриленко.

Такая напряженная тишь, в которой ничего, кроме шлепанья снеговых лепешек, надсекающегося от бега дыхания и чавканья ног, не было слышно, вышибала у Куриленко дрожь на коже – по спинному хребту, по позвонкам устремлялись вниз холодные потные струйки…

– Белые с-суки! – выругался он еще раз, вновь перемахнул через канаву, в которой булькала вода, чуть не скатился в эту воду, завзмахивал руками, невольно вскидываясь над самим собой и взметывая над головой маузер, вогнал носок сапога в жирную рыжую закраину канавы, выпрямился и побежал дальше.

К лицу его прилипла лепешка снега, обожгла противно, он содрал ее на бегу пальцами, выматерился – Куриленко не понимал, почему молчат белые.

В следующий миг ему показалось, что впереди, на линии белых окопов, высверкнул огонь, Куриленко пригнулся автоматически – в таких случаях всегда кажется, что пуля, вымахнувшая из неприятельского ствола, предназначена тебе, но это было не так – и выстрел не прозвучал, и пуля не просвистела. Куриленко выпрямился, просипел, задыхаясь – даже сипа своего не услышал:

– Впере-ед, сыны батьки Махно!

Никогда ничего подобного ему не доводилось кричать, он удивился словам, неожиданно родившимся в нем – уж больно выспренные, чужие они, но тем не менее они родились, – видать, наступили новые времена, и осознание этого наполнило мозги новым содержанием, но удивление быстро прошло, и он, устало сипя, побежал дальше.

Белые окопы продолжали молчать. Снег пошел сильнее.

«Может, беляки в этом кромешном снегопаде ничего не видят? – мелькнуло у Куриленко в голове удивленно, в следующее мгновение он обрезал в себе это удивление. – Видят, еще как видят… Просто хотят подпустить нас ближе и ударить наверняка. Чтобы скосить, как капусту серпом».

Так оно и было. Но Бог шельму метит – белые проворонили момент, когда наступающую цепь можно было целиком скосить из нескольких пулеметов, – понадеялись на себя, подпустили слишком близко, в это время цепь махновцев, бежавшая еле-еле, сделала неожиданный рывок и, потеряв всего десятка два людей, ввалилась в чужие окопы.

На помощь к белой пехоте выскочили драгуны – их встретили огнем таким плотным, что от двух сотен всадников осталось всего человек тридцать. Оставшиеся немедленно развернулись и исчезли в густом падающем снегу.

То же самое произошло и с бронепоездом, заплутавшим в мятущемся, смачно чавкающем густотье снега, падающего сверху. Бронепоезд выдвинулся из города и, угрожающе стуча тяжелыми колесами, на медленном ходу докатился до места, где шел бой – машинист постарался подтянуть бронированный состав поближе, чтобы можно было вести прицельную стрельбу, и просчитался – опять подкузьмил снег – бронепоезд слишком близко подошел к махновцам.

– За мной! – закричал что было силы Куриленко и бросился к бронированным вагонам.

Над его головой воздух разрезала пулеметная очередь, обдала жаром, но никакого вреда не принесла – даже пригибаться не надо было, – Куриленко со своими людьми уже находился в мертвом секторе, вне зоны поражения.

– Уф! – громко выдохнул он, довольный собственными действиями, задрал голову, увидел, что совсем рядом с ним ползет серая бронированная стенка вагона, вверху, в широкой амбразуре шевелится рыльце пулемета, изловчился и швырнул гранату прямо под это рыльце.

Внутри вагона глухо рвануло, из бойницы выхлестнул столб дыма, пулемет, задрав ствол вверх, выстрелил пару раз и захлебнулся – он словно бы втянул свинец собственной очереди в себя.

Через несколько секунд вагон густо облепили махновцы. Кто-то, по примеру командира полка, также швырнул гранату в гулкое нутро вагона, кто-то сцепился в рукопашной с вылезшими на поверхность белогвардейцами.

Схватка завязалась под пыхтение паровоза. Через пять минут все было кончено.

Махновцы с криками, с веселой руганью выбрасывали убитых офицеров из бронепоезда на насыпь – бронепоезд был сплошь офицерским. Один из команды бронепоезда, безусый прапорщик с узенькими инженерными погонами, пробовал отстреливаться, на него прыгнул коротконогий рукастый махновец, поддел концом плоского австрийского штыка полу кителя и вспорол живот. Прапорщик закричал пронзительно, страшно, предсмертно; махновец ухмыльнулся и намотал на штык розовые, в сгустках крови кишки.

– Кричи, дурак, кричи громче, может, к тебе какой-нибудь москаль придет на помощь… Я тогда кишок на штык намотаю в два раза больше! – Махновец напрягся, засопел, закряхтел и пригвоздил прапорщика штыком к земле. Отряхнул руки. Дело было сделано.

Позже Куриленко, анализируя эту атаку вместе с Махно, удивлялся: до чего же им легко достался бронепоезд – громоздкая махина, начиненная орудиями и пулеметами, с хорошим запасом патронов и снарядов; бронепоезд мог держаться месяц без всякой подмоги, а был покорен в какие-то двадцать минут. Чудеса! С пехотой, с тем, почему она полегла, все было понятно, и с драгунами все было понятно, но вот бронепоезд!

Разгадка была очень проста: бронепоезд вернуться в Мариуполь никак не мог – едва он вышел из города и оказался на станции Сартана, как рабочие разобрали позади него железнодорожные рельсы и отрезали путь назад. Бронированный состав оказался в ловушке. Плюс ко всему густой снег, который, не переставая, несколько часов подряд шлепался на мокрую землю, вызывая зуд и бешенство, делал наводчиков бронепоезда слепыми.

В общем, вляпалась большая железная штука в дерьмо…

Махновцы победно оседлали бронепоезд. Они сидели на орудиях, свесив ноги в пустоту, и довольно хлопали ладонями по железной обшивке:

– Хорошая штука. Бронепоезд, если покумекать малость бестолковкой, пошевелить ею, можно и к работам в поле приспособить – пахать, боронить. А уж молотить зерно – это обязательно.

Драка за Мариуполь продолжалась.

Ближайшая подружка Галины Кузьменко большеглазая, со светлыми выгоревшими волосами Феня Гаенко почти одновременно с Галей нашла своего суженого – ей приглянулся Пантюшка Каретников. Семен был, конечно, куда виднее своего брата, статнее, краше – настоящий мужик, а подишь ты, Феня запала на Пантюшку. Полюбила его за широкую душу.

Пантюшка, став начальником разведки, даже внешне сделался другим. Походка, которая у него, как у всех казаков, была криволапая (человек, слезший с лошади, обычно колесом катится по земле, старается