не приходится. Там и со свежей прессой ознакомились поголовно, от директора до уборщицы, пусть о сигнале «сверху» осведомлены далеко не все. Верилось не всем: кое-кто помнил ещё моего отца, а уж о моём подвиге во время боя в цеху слышал абсолютно каждый. Тем не менее, даже они считали необходимым придерживаться идеологического вектора, заданного главной газетой города. Так что шёл я по коридорам и этажам, как по полосе отчуждения: со мной никто не поздоровался, мне никто даже не кивнул.

Добравшись до кабинета с надписью: «Отдел кадров», я постучал в дверь и вошёл решительно, но вполне скромно. При моём появлении меня обстреляли быстрыми взглядами и облили ушатом презрения.

— Тебе чего? — недовольно гавкнула старшая из кадровичек, этакая типичная Акула Крокодиловна Бармалеева, сверкнув хищными глазёнками. Я расправил плечи:

— По рекомендации заместителя председателя горисполкома, хочу уволиться, чтобы приступить к освоению части земель Лакуны.

— Чего-чего-о-о?

— Увольняться, говорю, пришёл.

— Ой! — всплеснула руками Акула Крокодиловна. — Смотрите — наработался! Трудовых мозолей натёр за… Сколько ты проработал-то? Год? Ну, тогда — да! Пора в руководящие работники!

С трудом взяв себя в руки, я, как можно безразличнее (спокойно, я старый умудренный жизнью мужчина, который не будет реагировать на капающих ядом бюрократок), произнёс:

— Может, и пора. Поживём — увидим. Я сюда пришёл не нотации слушать, а написать заявление об уходе по собственному желанию.

Тётка скривила губы и, отвернувшись, дернула плечом:

— Кто тебе мешает? Пиши.

— Где взять бумагу и перо?

— Пф!.. — задрала нос Крокодиловна. — Обмельчал нынче капиталист! Пера и бумаги не имеет! Всё с пролетариата содрать стремится!

Я воздел очи к потолку, выдохнул и довольно резко подошёл к столу, упёр кулаки в столешницу и навис над этой ехидной, как паровой молот над наковальней. С моего плеча свесился Кузя и оскалился.

— Пролетарская Вы моя! — рявкнул я, — учите матчасть! Капиталист — это частный собственник, владеющий материальными ресурсами, в том числе, средствами производства, и эксплуатирующий наёмный труд. Маркса-то читали, вообще, в газетах регулярно печаают⁈ Или вы в газеты рыбу только заворачиваете? Покажите пальцем, кого я заэксплуатировал, и где у меня хоть какие-то средства производства, а?

Кузя зашипел и злобно тявкнул.

— Хам! — завизжала кадровичка. — Убери свою ящерицу зубастую! Марксом он меня попрекать будет! Выискался умник! Выучили Вас на свою задницу, Красных Уголков Вам наделали! Люся, дай ему бумагу и перо, пусть пишет, что хочет!

Люся, тётка чуть помоложе Акулы, но с теми же крокодильими задатками, одёрнула жакет, встала из-за стола и, брезгливо взяв двумя пальцами одной руки лист бумаги, а второй — чернильницу, из которой торчало перо, продефилировала к столу для посетителей, небрежно швырнула всё принесённое и молча вернулась на своё место. Я уселся за стол, потыкал пером в чернильницу и обнаружил, что она пуста. Не тратя времени на просьбы и пререкания, подошёл и экспроприировал чернильницу Крокодиловны. Та вдохнула, собираясь разразиться очередной тирадой, но возле её стола в этот момент очутился Дружок. Он уселся напротив визгуньи и, вздыбив шерсть на загривке, сверлил её взглядом.

— Хам! — прошипела она, почти не разжимая губ. А я вернулся за стол для посетителей и размашисто написал:

«Директору завода № 40 Епифанову Матвею Аександровичу. Заявление. Я, Николаев Василий Степанович, рабочий кузнечного цеха, прошу уволить меня по собственному желанию, в связи с необходимостью освоения ресурсов, нужных для Родины и закрепленных за мной Божественным правом!» Дата, подпись.

Коряво, конечно, для официального заявления, но вполне в духе времени…

Тишина в кабинете стояла такая, что скрип моего пера, казалось, эхом отражался от стен. Тетки зарылись носами в кипы бумаг и делали вид, что усердно работают. Закончив писать, я вернул Акуле чернильницу и положил перед ней листок. Она, скривив губы, долго пялилась в него, затем процедила сквозь зубы:

— Иди, подписывай у начальника. Потом придёшь — поставим печать.

Поскольку дел в заводоуправлении до сего дня у меня не было, а при приёме на работу лично к начальнику отдела кадров меня не гоняли, и где находится его кабинет, я не знал. Но сообщать об этом никто не торопился, пришлось искать самому. Благо, располагался он на том же этаже.

Когда я вошёл, начальник (лысый дядька с толстыми губами и носом-картошкой) тоже смерил меня презрительным взглядом и тоже сделал вид, что он усердно трудится на благо родного завода и, естественно, Родины. Какие-то листочки, по которым он скользил глазами, быстро перемещались из стопки в стопку, на некоторых карандашом ставились пометки. То, что это имитация бурной деятельности, я понял, когда начальник несколько раз перепутал стопки: переложил одни и те же документы сперва справа налево, а затем — обратно.

Спектакль этот мне надоел. Я подошёл к столу, положил своё заявление перед мужиком и придержал листок рукой, не позволив сунуть его в одну из стопок. Тот поднял на меня глаза, скривил рот и сощурился.

— Подпишите, — сказал я зло и решительно.

Начальник взял моё заявление, демонстративно прокашлялся, словно собирался зачитать его вслух, и вальяжно откинулся на стуле:

— Что ж, ознакомимся. Тэк-с, тэк-с… И что я тут должен подписывать, ежели печати нет?

— В отделе кадров сказали, что сперва нужна Ваша подпись.

— А разве я что-то сказал про отдел кадров? Отдел кадров ставит круглую печать, а я подпись ставлю в квадратной. Форма такая.

— И кто её ставит, эту квадратную?

— В канцелярии ставят. У секретаря, — и он швырнул моё заявление на стол с таким видом, будто я ему паскудную анонимку подсунул.

Я скрипнул зубами, забрал бумагу и отправился искать канцелярию. Чтобы ускорить процесс, настроил слух и вскоре уловил треск пишущей машинки. Ориентируясь на него, зашагал по коридорам. Двигался я как бронированный крейсер с Дружком в кильватере. Поэтому служащие, имевшие несчастье оказаться в этот момент в коридоре, уже не горели желанием продемонстрировать мне своё всеобщее «фи!», предпочитая прижаться к стеночке, а то и юркнуть в ближайшую дверь.

Секретарша барабанила по клавишам. На меня глянула исподлобья, но темп набора не сбавила, и останавливаться не собиралась. Но я был уже порядком взбешён, и не желал ждать, когда закончится демонстрация трудового рвения. Подойдя к столу, положил перед нею лист и для убедительности хлопнул ладонью по столу:

— Я увольняюсь. Нужна квадратная печать.

Размалёванные губёшки скривились:

— С како-ва-а-а?..

— Числа или хрена? — рявкнул я. — Мне в вашей бюрократии разбираться некогда. Ставь печать — и я пойду.

Чтобы добавить моим словам убедительности, на стол, прямо на приказы и распоряжения, спрыгнул Кузя, а Дружок лишил барышню возможности отступления, перекрыв выход