И солнце почти опустилось уже.

— Ладно, — выдохнула Алиса, опустила оружие. — Что-то мы это… разволновались слишком. И так все нас прибить пытаются, а если мы еще и сами им помогаем…

Я тоже опустил карабин. Я не собирался в нее стрелять, совсем не собирался, ну, если только в руку, для образумливания.

— Я не из Рыбинска, — повторил я негромко. — А Гомер был великим.

— Гомер. Где этот твой Гомер… — спросила Алиса. — Дома остался?

— Погиб.

— Вот. А ты говоришь праведники. Значит, он не праведник?

Я отложил карабин и продолжил рыхлить землю.

— Нет, он как раз праведник Просто с нами еще Ной был, а Ной объелся ежом, обжорство — грех, и Ной был тут же наказан…

— Вы что, еще и ежей едите? — не удержалась Алиса.

— Да это нормальный еж, он вкусный очень…

— Ну-ну. Ага-ага.

— Так вот, Ной ежом объелся, а протошниться не смог, так с брюхом и побежал. А Гомер это понял и в сторону жнеца увел. Пожертвовал собой.

— Ну, ты Рыбинск… — Алиса покачала головой. — Ну, ты даешь… Рубец, если есть возможность выбирать, — он всегда лучше за двумя погонится. Две добычи для него гораздо лучше одной. И потом он всегда выбирает слабейшего, в любом случае. Он сразу понял — кого из вас сумеет догнать — и за ним и пошел. Просто Гомер ваш был уже слабый. Сколько ему лет было?

— Тридцать пять, кажется…

— А, все понятно. Тридцать пять. Да тут до двадцати лишь каждый третий, а ему тридцать пять! Старикан совсем. Таким надо в трубах потихонечку сидеть, да с дитятями нянчиться, а он в поход! Дурак твой Гомер, и все в этом вашем Рыбинске дураки. А про Предел Зла это он вам специально плел — чтобы мозги загрузить. Чтобы вы его слушались и жратву ему таскали. Ведь таскали, наверное?

Я промолчал.

— Таскали, значит… — довольно улыбнулась Алиса. — Вот он — ваш Рыбинск. Все там каким-то типам непонятным жрачку таскаете. Они вам сказки — вы им жрачку. А еще над нами смеетесь, наверное, думаете, что одни вы правильно живете. А у нас свобода тут!

Когда надо мной смеются — мне все равно, я терпеливый. А вот Гомер в это верил. А когда над Гомером начинают смеяться…

Я решил, что не буду больше Алисе ничего рассказывать, пусть думает, что хочет. Пусть смеется. Наверное, так надо. Она ведь жива до сих пор, а значит, тоже греха на ней немного.

Продолжил рыхлить землю.

— Может, ты и права. Не про Гомера, конечно, про то, что еще До Предела далеко. Но он уже начался. Отделение уже происходит, на падших уже возложены знаки…

— Конечно, я права, — Алиса достала бутылку, стала пить. — Права. Никакое это не отделение, надо понимать. Вот знаешь, есть фасоль. Слыхал?

— Нет.

— Фасоль — это такой горох. Горох у вас в Рыбинске растет?

Горох у нас рос. Дикий, в диком поле. Мелкий такой, черный.

Но если очень голоден, то жрать вполне можно.

— Фасоль — это тоже горох, только разноцветный. Один красный, другой белый. Так вот, внизу, вокруг Нижнего Метро, склады есть, так там один склад весь этой фасолью засыпан. И не сгнила, как новенькая. Есть фасоль красная, а есть белая, по размеру они очень похожи. Вместе их варить нельзя — красная быстрее варится. И прежде чем сварить — ее выбирают. Красную в одно блюдо — белую в другое. Понимаешь?

— Понимаю, и что?

— И то.

— Мрецам, големам и слизням совершенно нет никакой разницы — грешники или праведники. На вкус все одинаковые. Они всех жрут с равным удовольствием. А знаешь, зачем они их жрут?

— Зачем? — спросил я.

— Потому что жрать хотят. Я же говорю, геноцид, вот и все. Если во всем этом…

Алиса обвела рукой дома, деревья и вообще все вокруг, солнце даже.

— Если во всем этом и есть хоть какой-то смысл — то он прост. Чтобы нас не осталось. Все.

Земля достаточно взрыхлилась, на нужную глубину, и я стал ее утрамбовывать. Подпрыгивал и утрамбовывал — это нужно для того, чтобы сверху холмика не возникло, чтобы все ровно получилось, аккуратно.

— И все жрут только нас, людей, — продолжала Алиса. — Давно ведь уже заметили. Вот кабаны. Ты думаешь, почему кабанов столько тут развелось? Не потому, что они быстро бегают, совсем не поэтому. Потому, что на них не охотятся. Конечно, свиноты сами иногда попадаются, но охотятся только за нами. И это неспроста.

Хотел сказать ей, что это как раз правильно, так и есть, что Дракон как раз только и охотится за теми, у кого душа есть, но не стал. Было уже почти темно совсем, пора укладываться.

Я расправил коврик, разложил его по дну колыбели. Сел и принялся распределять землю, собранную в ногах. Засыпал себя почти по грудь. Лег. Под голову поместил рюкзак.

— Ну, у вас в Рыбинске и жизнь, — хихикнула Алиса. — Сами себя в землю закапываете, сами себе могильщики. А говоришь еще, там хорошо… Нет уж, Калич, ничего хорошего в вашем Рыбинске нет. Ладно, спокойной ночи, малыши.

— Добрых снов, — пожелал я Алисе.

После чего натянул противогаз, привернул шнорхель. Шнорхель у меня знатный — трубка замаскирована под камень, а на другой стороне шланг, так что можно даже головой немного ворочать. Подышал. Воздух проходил нормально. Теперь надо было Папу подсоединить.

Сунул клетку с Папой в полиэтиленовый мешок, горловину собрал резинкой, вставил шланг, подцепил его к шнорхелю. Папа заворочался, не любит Папа под землей ночевать, балует иногда. Но ничего не поделаешь.

Устроился поудобнее, особой грабалкой распределил землю по телу. Звезды. Сквозь очки увидел. Медленно, стараясь быть предельно осторожным, потянул за крюк Дерн расправился надо мной толстым надежным ковриком.

Темно.

Осталось последнее и очень важное. Дернул за леску. Там, наверху, опрокинулась плошка со скунсом. Теперь мой ночлег не учуять.

Темно. Папа мурчит. Я полежал, с удовольствием ощущая покой, тепло и безопасность. Успокоился.

Разбудила меня Алиса. Мерзким довольно способом — стала прыгать у меня на груди, чуть ребра не поломала.

Я ничуть не сомневался, что это Алиса — никто бы такого не придумал. Хорошо хоть водой не полила, с нее бы пришлось. Перевернулся, уперся руками, оттолкнулся.

Мне всегда нравилось наблюдать за пробуждением со стороны. Земля, трава, цветочек, грибы, может быть, даже. И вдруг все это разваливается, и наружу появляется Гомер. А из-под бузины Сим, а из-под кочки Ной…

— Подъем! — крикнула Алиса жизнерадостно. — Подъем, Калич, людям жрать охота! А ты все спишь. Или кошака там своего зажевал?

Я вылез из колыбели и стал сворачивать спальные принадлежности.

— Жрать охота, — повторила Алиса. — Не знаю, как ты, рыбец, а я уже пять дней ничего нормального не ела.