– Но это не из прошлых жизней?

– Не думаю.

– А ты веришь вообще в реинкарнацию?

– Я верю в то, что в наших генах закодировано гораздо больше, чем мы предполагаем.

– Но это не имеет отношения к чему-то божественному, то есть просто вот так, шифр?

– Знаешь, в какой-то степени все, что нами не познано, так или иначе пока имеет отношение к божественному.

– Хорошо. А талант – это божественное?

– Безусловно. Потому что он иррационален и необъясним.

– Твои таланты тебе даны в генах или ты их развивал? Талант художника, талант музыканта, талант поэта? Талант, там, не знаю, повара.

– Если его не эксплуатировать, он зачахнет. Мне страшно повезло, в первую очередь – с родителями. В генном смысле. И в том, что с детских лет мама настаивала на том, чтобы я учился музыке, хотя у меня это не вызывало энтузиазма.

– Странно, будучи медиком, она, значит, не видела сына в белом халате.

– Еврейский мальчик должен обязательно играть на скрипочке. Ну а отец просто рисовал. Он работал дома.

– Да, но ты же изначально пошел по папиным стопам, в архитекторы?

– Знаешь, в 70-м году предположить, что когда-нибудь музыка, которой я хотел заниматься, станет в нашей стране профессиональной, было по меньшей мере смешно. Поэтому я пошел туда, где мне было ближе, из дозволенного тогда.

– Ага. А вот эта музыка, которой не дозволено было в советское время заниматься, рок-музыка?

– Ну, до этого джаз даже.

– Да. Вот, что в ней главное? В этой музыке? Я объясню, откуда, собственно, этот вопрос. У меня была полемика с твоим товарищем, Александром Борисовичем Градским. И такая, достаточно жесткая. В этой самой студии. Что главное в музыке? То, что называется посланием, ну, месседжем? Или профессионализм, мелодия, тексты?

– Ты понимаешь, месседж может быть выше крыши. Но, если ты при этом не умеешь ни играть, ни петь, месседж твой не долетит.

– Ты тоже так считаешь?

– Конечно. Он затеряется в эфире. Другое дело, что, когда эта музыка начиналась, было иначе; нам страшно повезло, потому что мы почти застали эту эпоху, да, все-таки, конец 60-х. Самый расцвет. Она стала такой всенародной любимой в мире именно потому, что она была дилетантской. Она была народной. Массы людей начинали с нуля, как, там, The Rolling Stones, как The Beatles. В общем, не умея особенно ничего делать. Просто от бешеной любви к этому жанру. И у миллионов людей возникало ощущение, что они так тоже могут. Потому что это же не консерватория. От этого эту музыку полюбило человечество. Сейчас все очень изменилось. Сейчас все очень профессионально. И не мне тебе об этом рассказывать. И на студиях, и на концертах… Ну, это судьба любого жанра.

Про пресловутый «месседж» беседовал я с БГ.

Волею судеб мне довелось в 80-х опубликовать один из первых очерков о группе «Аквариум» в официальном СМИ. Культовая группа была под фактическим запретом в «медийке», хотя все самиздатовские околомузыкальные издания уделяли БГ и его команде достойное место. Я тогда перешел из «МК», где порой кое-как следил на «Звуковой дорожке» в журнал ЦК ВЛКСМ «Смена» и сумел уболтать главреда Михаила Кизилова: публикация разворота со скромным выносом на облогу прибавит вистов изданию, которое позиционировалось как молодежное.

«Я никогда не умел быть первым», – поет Борис Гребенщиков. Как и все его творчество, строка эта столь же личностно-конкретна, сколь и философски многозначна в смысле своего назначения. Поэт, композитор и вокалист «Аквариума» в ансамбле не просто первый (хронологически – в качестве его основателя), но бывал зачастую и единственным музыкантом этого не совсем обычного коллектива; Гребенщиков выступал соло или в паре с виолончелистом Всеволодом Гаккелем на концертах, которые – «из города в город по квартирам чужих друзей». Гастроли проходили в камерной обстановке вовсе не оттого, что песни «Аквариума» интимно-звучны (хотя этого у них не отнять), или оттого, что для их оптимального восприятия требуется «аквариумная» аура; просто до недавнего времени ансамблю нечасто предоставляли широкую сцену. То ли кого-то смущал раскованный внешний вид, то ли не давал покоя хулиганский ярлык, доставшийся раннему «Аквариуму» за эксцентрические проделки («зачем же на гитаре зубами солировать?», «что-то он хотел сказать этими черными очками и галифе… ну, где это видано – мужик в юбке!»). А быть может, мерещилось нечто крамольное за изящными метафорами…

Сам Гребенщиков совершенно однозначно расшифровывает свое кредо: он не мыслит себя вне того, что окружало его с детских лет. С легкой ироничной улыбкой (скрадывающей понимание, что от него не совсем этого ждут) говорит об этом руководитель «спорного ансамбля» французским журналистам, снимавшим фильм о советской рок-музыке. В этой ленте «Аквариуму» отведена почетная роль «красной нити». Рефрен его программной песни «Рок-н-ролл мертв, а мы еще нет» слышен не только в начале и в конце (под титры); так или иначе звучат весомые, сильные аккорды и в лукавой усмешке Аллы Пугачевой («Как у нас “звезды” живут? Так же, как у вас. Только денег меньше»), и в подчеркнуто-взвешенных, спокойных монологах Стаса Намина, в битловских манерах «Секрета» и в замысловатой технике одного из лучших джазовых пианистов мира Сергея Курехина. Последний, кстати, часто помогал «Аквариуму» при записи его программ, и виртуозная игра Курехина слышна на первой долгоиграющей пластинке ансамбля. Лед тронулся?

Это обывательская неправда, что талант, дескать, сам пробьет себе дорогу. Потому что количество препон на этой дороге механически нивелирует качество дарования. Силы, потраченные на пробивание своих вещей, никогда не вернутся новыми строчками и мотивами. К чести музыкантов, «Аквариум» остался самим собой, хотя музыка его и претерпевала куда более радикальные изменения, нежели сценический имидж. Что не особенно-то характерно для рок-кумиров. Но «Аквариум» во всем нетипичен. Им порой даже отказывали в принадлежности к шумному рок-племени.

Помню, года три назад (это очерк 1987 года. – Е.Д.), после сдачи очередной программы тяжеловесного «Круиза», я поспорил с одним заметным деятелем музыкального искусства на тему: есть ли право у исполнителей менять свое творческое лицо в угоду конъюнктуре Госконцерта, то есть, иначе говоря, ради куска хлеба; «у нас рокеры вынуждены прогибаться», – доказывал мой оппонент, а когда я привел пример «несгибаемого» «Аквариума», возразил: «Ну-у, это – не рок».

Вот так-то. Для многих замысловатость эпитетов, прозрачная лиричность текстов и набор нетрадиционных для «забойных песенок» инструментов (акустическая гитара, флейта, виолончель, скрипка… расческа) тождественны отторжению «Аквариума» от динамичной и бескомпромиссно звучащей рок-музыки.