Моника молчала. Она спокойно рулила, автомобиль выехал на окружную дорогу. До Берлина, как показывал дорожный знак-указатель, оставалось двадцать пять километров. Теперь скорость увеличилась.

– Дело в том, – она вздохнула, – что мы с герром Клинге помолвлены. – Она помолчала. – Познакомились как раз во время парада. Он перебрался из Франкфурта в Берлин. Отцы решили нас поженить. Но потом все как-то затянулось. Да и война… И теперь, я думаю… Официально помолвка еще не расторгнута, но все к этому идет.

Бодрое настроение у Эриха пошло на спад. Он начинал понимать, что это знакомство не принесет ему никаких интересных перспектив, ни творческих, ни любовных. Ему лучше не прикасаться к Монике. Там, где Клинге, там горит красный свет – крайне опасно. А страдать, переживать… Этого ему хватает на фронте. С первого взгляда на новенький «Horch» он понял, что ей не ровня, и поход в ресторан или куда еще не имел никакого смысла.

Моника сбавила скорость, переключила дальний свет на ближний, они поехали гораздо медленней. Ехали в полной темноте. Встречные автомобили попадались редко. Эрих смотрел за окно и не узнавал местность. Все было темное, мрачное, никаких городских очертаний.

– Это район Райникендорф, – подсказала ему Моника. – Тут наша вилла. – Она затормозила. – Вот мы и приехали.

Эрих хотел было открыть дверь, но она его остановила.

– Сиди, пожалуйста, в машине. Я сама открою ворота и загоню ее в гараж. Не надо, чтобы соседи нас видели вместе. Там в гараже выйдешь.

Раздалось звяканье засова, и ворота открылись. Моника села за руль, и «Horch» аккуратно вкатился в подземный гараж. Моника вышла и, не зажигая света, стала крутить ручку подъемника, железные жалюзи медленно опустились. Теперь Эрих вышел из машины.

– Как все тайно… – изобразив недоумение, произнес он. – Может быть, лучше было бы посидеть в каком-нибудь общественном месте, там уж точно я не попался бы на глаза вашим соседям?

Моника приблизилась к нему.

– Не надо иронизировать, – произнесла она. – Это жилище моего отца, он занимает высокий партийный пост, и я не имею права хоть в какой-то мере бросить тень на его репутацию. И на свою тоже.

По внутренней лестнице они поднялись в переднюю, оттуда в просторную гостиную. Моника опустила темные шторы, щелкнула выключателем. Немного помигав, разгорелась люстра. По стенам висели картины в дорогих золоченых рамах, тут же стояли мягкие диваны с подушками, серванты с хрустальной посудой, посредине низкий столик, у окна рояль с поднятой крышкой. Моника зажгла свечи на столике и погасила люстру. Эрих приблизился к роялю. Толстые ковры скрадывали звуки шагов.

– О, это у вас «Bösendorfer»![7] – воскликнул он и обернулся к Монике.

Она подошла, перевернула страницы нот, села.

– Это не просто «Bösendorfer», Эрих, – она повернулась к нему. – На этом инструменте играл Ференц Лист.

Моника взяла первый аккорд, потом ее пальцы пробежали по всей хроматической гамме. Зала наполнилась необыкновенными переливчатыми звуками. Потом, резко ударив по клавишам, она заиграла Вторую венгерскую рапсодию Листа. Эрих стоял как оглушенный. Он уставился на клавиатуру, на стремительно бегавшие по ней ухоженные изящные пальцы. Ногти отточены, покрыты красным лаком. Какая легкость! Моника была прекрасной исполнительницей. Так бы стоял и слушал, забыв обо всем на свете.

Моника прекратила играть. Музыкальное опьянение спало. Она встала.

– Что с тобой? Ты чего загрустил?

– Все в порядке, – через силу улыбнулся Эрих. – Ты прекрасная исполнительница. Давно не слышал я такой игры. Спасибо.

– Хочешь попробовать, – она подняла левую бровь. – Ты же не только театральный актер, но еще, как мне сказали, неплохой музыкант? Ты в фильмах не только играл и танцевал, но и музицировал. Тебя снимали для еженедельного немецкого обозрения «Wochenschau».

– Откуда ты все это знаешь? От Клинге?

– Нет-нет, не волнуйся. Это сведения из других источников. В кинокартотеке студии «УФА» есть данные на каждого артиста, кто снимался в Бабельсберге. Я имею туда доступ.

Удивленный Эрих сел на ее место, размял пальцы, пробежал по клавишам, а потом заиграл свой почти забытый «Этюд. Подражание Шопену». И пока он играл, Моника не сводила с него глаз.

– Это твое сочинение? – удивленно спросила она.

– Да, я играл его, когда учился.

– У кого ты учился?

– Мой отец играл на фортепиано.

– И ты бросил музыку?

– Я увлекся театром. За кулисами аккомпанировал.

Она стояла рядом. Эрих поднялся, смело заглянул в ее синие глаза, слегка коснулся обнаженных плеч, приблизил к себе, неожиданно обнял и отыскал губы. Она слабо ответила на его поцелуй. А потом вовсе отстранилась.

– Эрих, я могу посодействовать… Тебе не надо будет отправляться на фронт.

Взгляд ее синих глаз был выжидательным. А он плохо соображал, не понимал, зачем это ей надо, ему захотелось другого, ему нужны были объятия, ласка, любовь, все то, что отсутствовало на фронте. О чем она говорит?

– Ты меня слышишь?

Эрих замотал головой.

– Не надо этого делать, Моника. Ни в коем случае.

– Эрих, мой отец близок к высшему партийному руководству. С его мнением считаются в Берлине. Я поговорю с ним, и тебе найдут занятие в Потсдаме. Я хочу создать свою студию. Ты будешь мне помогать.

Эрих не отвечал, лишь упрямо крутил головой.

– Не стоит этого делать, Моника, не стоит. У меня короткий отпуск, и он скоро кончится, я вернусь на фронт. Я так хочу. Это мой долг.

– Эрих, ты артист, музыкант, у тебя есть все данные для театра, для кино. Я хочу, чтобы ты снимался у меня, слышишь! Зачем тебе фронт, солдатская жизнь? Где гарантия, что ты вернешься?

– А как же Клинге?

– Не волнуйся, Клинге только партийный функционер. И все. Его скоро отправят на фронт!

Эрих ничего не ответил, пожал плечами. Неужели она не понимает, что Клинге так просто ее не отпустит. Злобный мстительный человек. А там, где Клинге, там для Риделя места нет. Это принципиально. Между ними нет, и не может быть примирения.

– Поговорим о чем-нибудь другом.

– Пойдем, я покажу тебе место моей работы.

Она приблизилась к нему, взяла его за руку и привела в небольшой зал, где стоял готовый к запуску кинопроектор, на полках виднелись коробки с кинолентами.

– Это моя кинолаборатория, – сказала она. – Здесь я делаю монтаж. Сюда никого не пускаю. У меня есть множество американских, французских фильмов. Они все запрещенные. Можно посмотреть «Унесенные ветром» или мультипликационный «Белоснежка и семь гномов»! У меня есть фильм «Мюнхгаузен». Это чудо немецкой кинематографии. Я была с отцом на премьере. Сидели на первом ряду балкона, рядом с ложей Геббельса.

– Я рад за тебя.

Неожиданно зазвенел телефон. Моника