фрау Шмидт в Дрездене. Почта работает с перебоями. В ратуше о перемещении неработающих граждан сведения не собирали. Сейчас многие неработающие уезжают и не ставят никого в известность. Ему предложили отправиться в Дрезден, на месте отыскать фрау Шмидт. Эрих пожал плечами. У него для этого не слишком много времени. Надо основательно отдохнуть, а потом готовиться к поездке, в часть ему надо прибыть вовремя, в противном случае будут неприятности.

– Тогда давай вскроем чемодан, – предложил отец. – Если там съестные продукты, то они могут испортиться.

– Давай вскроем, – согласился Эрих.

Щелкнули замки, подняли крышку. И среди уложенных меховых русских шапок, теплых овчинных рукавиц, шарфов и цветных платков Эрих увидел знакомые ему фотоаппарат «Лейку» завода Карла Цейса, бинокль этой же фирмы, увеличительное стекло, русский офицерский планшет, немецкий офицерский «вальтер», калибр девять миллиметров, несколько неиспользованных фотопленок, русские рыбные и мясные консервы и иконы, иконы…

– Что ты на это скажешь? – с укоризной спросил его отец. – Хороши гостинцы из России, половина из них немецкие.

Эрих ничего не ответил, он смотрел и размышлял.

– Оставьте все себе, – сказал он.

– То есть как это? – не понял его отец.

Эрих улыбнулся и рассказал историю с найденным под елкой русским вещмешком.

Мать принесла поднос, на нем бутерброды со смальцем, посыпанные серой солью. Вот объедение! Эрих поставил на стол начатую бутылку русского шнапса. Вскрыли консервы. Выпьем? Давно пора. Они выпили рюмку, вторую.

– А теперь идем со мной в подвал, Эрих, мне надо тебе кое-что показать, – сказал отец и потянул Эриха за рукав.

В подвале, где хранили уголь для отопления, отец подвел его к дощатому шкафу и открыл дверцу.

– Вот посмотри, что здесь имеется.

Эрих не верил свои глазам.

– Откуда это? – шепотом спросил он. На полке, прикрытый разным рабочим тряпьем, находился ламповый радиоприемник «Телефункен». – Ведь если его обнаружат…

Отец усмехнулся.

– Это приемник не мой. И шкаф не мой. Один музыкант оставил. Жил в соседнем подъезде. – Он почесал в затылке. – После событий хрустальной ночи он был так напуган, что все свое имущество раздал соседям и срочно уехал в Париж, в эмиграцию. Так что официально это не мое имущество. Зато у меня есть источник информации и я знаю, где бомбят, какова ситуация на Восточном фронте.

– Пап, ты же головой рискуешь.

– А ты не рискуешь?

– Но ты должен был его сдать или доложить.

– Но это не мой шкаф! Чужое имущество. Я к нему не прикасаюсь. И не несу за него никакой ответственности!

– Никто не поверит, отец.

– А мне плевать! Это не мое имущество, а чужое! Чужое имущество неприкосновенно! И все! Я не могу больше слушать одну и ту же трескотню Берлинского радио и голос Геббельса! – отец резко повернулся к нему. – Ты это понимаешь? – Он завалил приемник тряпками, захлопнул дверцу и повернул ключ. – Пойми, Эрих, это как глоток свежего воздуха.

Эрих чувствовал, что отца что-то сильно тревожило, никогда еще он не видел его таким возбужденным, никогда еще тот не говорил с ним так откровенно и темпераментно.

– Я скажу тебе то, что слышал на днях. Англичане сообщили, что под Москвой основан национальный комитет «Свободная Германия», который обращается к фронтовым солдатам. Призывает их сложить оружие и присоединиться к этому движению. Подумай над этим, сынок. Сотни солдат перешли к русским, есть и офицеры. Мне кажется, ты должен к ним присоединиться. Твое место там!

Эрих знал об этом комитете, слышал, они вещали через громкоговорители, уговаривали сдаваться в плен. Он все это воспринимал, как вражескую пропаганду. И не мог вот так перейти линию фронта и сдаться русским. Он не знал языка, да просто боялся попасть в руки к врагам, к Иванам. Он – дезертир? Нет!

– Отец, я не могу, я принимал присягу, дал клятву служить отечеству, фюреру… Понимаешь – это мой долг! Рядом камрады, я не могу их обмануть… Предательство – самое низкое, чем добывают себе свободу. Мне свобода за колючей проволокой не нужна!

– Эта не та война, которой можно гордиться, Эрих. Мы завоеватели, поработители. Мы отбираем у людей их собственность. Это военный грабеж. Вся Европа готовится выступить против нас. Вся Европа! Америка подключилась. Война идет к завершению, поверь. Наступит час расплаты. Вот тогда и спросят, с кем был ты, немецкий солдат? С теми, кто развязал войну, или с теми, кто понял ее пагубность и захотел прекратить. Раскаяния потребуют от каждого! У тебя есть единственный шанс остаться в живых – сдаться в плен. Иначе с фронта ты не вернешься. Я хочу, чтобы ты перестал воевать. Хватит, Эрих. И мать тоже хочет этого. Ты у нас единственный. Выбери походящий момент и беги. И чем скорее это ты сделаешь, тем лучше.

– Но ты пойми, отец! Если я сбегу, то схватят тебя и маму. Это же верная гибель для вас!

Сверху раздался встревоженный голос матери:

– Куда вы там запропастились, что так долго? Эрих, извини, я совсем забыла, тут фрау Вильде оставляла для тебя письмо. Оно из Потсдама. Может быть, срочное?

– Мы поднимаемся, – ответил отец. – Матери о нашем разговоре ни слова, – предупредил он Эриха, – она надеется, что ты поступишь так, как я тебе сказал. А за нас не беспокойся.

Письмо было из Потсдама, с киностудии Бабельсберг. Ему писала фройляйн Гизела Кнопф, помощница режиссера. Она приглашала его приехать в Бабельсберг, принять участие в съемках одного остросюжетного фильма. Предлагала ему роль офицера, гауптмана в романтико-любовном фильме «Я буду ждать тебя». Если предложение принимается, то ему надо обратиться в павильон 7, студия «Фогель», производственный отдел, спросить фрейлейн Гизелу Кнопф.

Обидно, времени на съемки у него, конечно, не оставалось. Но продолжить знакомство не мешало. Он решил ехать. Отец дал ему темно-серый выходной костюм, плащ, водрузил на голову свою зеленую фетровую шляпу. В зеркале Эрих смотрелся очень представительно.

– Ты просто неотразим, – пошутила мать, поглаживая ладонью его костюм. – Мы так тебя не отпустим.

На вокзал отправились все вместе. Мать и отец в самом деле соскучились по нему, не хотели минуты оставаться без него. Они стояли на перроне, ждали поезд на Потсдам, когда внезапно от станционного здания донеслись завывающие звуки сирены воздушной тревоги. Высоко в небе показались три точки, три гудящих самолета. За ними следовали еще три и еще три. Они были слишком высоко, оставляли позади себя тонкие белые шлейфы.

Все задрали головы вверх. Рев усиливался. Бомбардировщики были в вышине, их не могли достать снаряды зениток. Но где же немецкие истребители? Где прославленные ассы Геринга? Самолеты сделали легкий разворот над