и ради этого он был готов терпеть и горчичники, и банки, и вечно забинтованные уши, дышать над вареной картошкой, накрывшись махровым полотенцем, и парить ноги до бордового цвета. А еще он думал, как же, наверное, не повезло Маше Молчановой в его детсадовской группе, у которой мама хоть и красивая, но такая худая, что смотреть на нее было тоскливо и зябко, и что она, наверное, не может Машу во время болезни ни согреть, ни полечить.

Мама читала ему книжки. В горячке краски сгущались, и все прочитанное – «Остров сокровищ», темно-синий томик Куна, «Козетта», сказки Гауфа – оживало, переплеталось с реальной жизнью, и Олежке казалось, что это к нему, а не к пирату Билли Бонсу пришли с черной меткой и что он срочно должен перепрятать карту, но куда? Под подушкой найдут, везде найдут, и главное – как спасти маму? Зато, когда подобно Робинзону Крузо они с мамой попали на необитаемый остров, Олежка не особенно горевал, потому что они были вдвоем и больше никто им не был нужен, даже Пятница.

Если бы Олежку спросили, что в жизни он любит больше всего, он бы ответил – болеть, жаркое, тягучее, сладкое время с мамой.

– Ну хорошо, за Олежку мы уже пили, и не раз. – Папа с довольным видом поднялся со стула. – А теперь давайте кое-что обмоем.

– Ой, а что? Что? – оживились гости.

– А вы ничего не заметили? – Папа протянул руку в угол, где беззвучно мелькал телевизор.

Все обернулись и хором ахнули.

– Видеомагнитофон!

– Из Венгрии! Почти новый! – просиял папа.

– Ну ты даешь, Виталий! – покачал головой дядя Вова, папин армейский друг. – Срочно обмыть! Давайте наливайте.

К этой поездке в Венгрию папа готовился несколько месяцев. До последнего момента он не был уверен, что его возьмут. От института отправляли всего двух человек – замдиректора и кого-то от науки, а с наукой у папы как раз обстояло не столь гладко: он уже который год не мог дописать диссертацию. Таланты его пролегали в другой плоскости.

Виталий Абрикосов был родом из небольшого городка в Краснодарской области, где по улицам ходили куры и из всех достопримечательностей был один-единственный дом культуры. И хотя географичка всегда подчеркивала, что город их не просто так, а объект практически областного значения, Виталий видел у этого объекта лишь одно назначение – свалить из него подальше и побыстрей.

В школе Виталик Абрикосов был образцовым пионером. В походах его отряд проходил больше всего километров по местам боевой славы, шефствовал над самым большим количеством ветеранов и пенсионеров, собирал больше всех макулатуры и металлолома. В шестом классе за такие успехи Виталику выдали путевку в Артек, в лагерь «Кипарисный», где он мало того что прекрасно отдохнул, но еще и пробрался сквозь густую толпу юных ленинцев и взял автограф у космонавта Владимира Комарова. Ту фотокарточку с подписью Комарова он хранил в рамке, за стеклом в чешской стенке.

Закончив школу, Виталик ушел в армию, зато спустя три года благодаря армейской квоте поступил уже не в Краснодар, а в Москву. В институте он быстро взлетел по комсомольской линии – на субботниках и демонстрациях у Абрикосова всегда была почти стопроцентная явка, а на добровольные народные дружины под его руководством выходило столько народу, что повязок не хватало.

Один раз, правда, он попался. По документам на субботник у Абрикосова пришло триста человек, а лопат завхоз выдал только шестьдесят. И это в год тридцатилетия Победы. Отделался выговором без занесения.

– Виталий, ты бы совесть знал! – пожурил его секретарь комитета комсомола института. – Приписывать приписывай, но не забывайся.

Хотя, конечно, бывали и совсем неприятные моменты, например, когда исключали из комсомола одногруппницу Юлю Книжник, уезжавшую с родителями в Израиль.

Юля была прехорошенькая, тонкая, черноволосая, с прической как у Мирей Матье. Ее подвели, будто бы к эшафоту, к длинному столу, за которым сидел весь цвет института, и Абрикосову, комсоргу курса – «А кому же еще, Виталий?», – пришлось проводить публичную порку, клеймить, обличать: тебе, Книжник, советская власть дала образование, здравоохранение, жилье, а ты… Юля мужественно снесла экзекуцию: не сказала ни слова, только измяла пальцы до белых костяшек и глядела на Виталия с презрением.

Учеба в институте подходила к концу, Виталий готовился поступить в аспирантуру, что решало или по крайней мере отодвигало вопрос с московской пропиской, но в самый последний момент единственное место на кафедре уплыло у него из-под носа, потому что кто-то там наверху решил пристроить свое чадо. Выход оставался только один.

Были у них в группе и другие девчонки – более красивые, более стройные, более лихие, чем Татьяна, да хоть та же Юля Книжник, – но у них не было прописки, пусть подмосковной, от хромой двоюродной тетки, но все же. Виталий с Татьяной расписались в конце пятого курса, и в результате все сложилось даже лучше, чем могло в аспирантуре. С пропиской Виталий с ходу устроился на работу. Это был НИИ не самого высокого пошиба, но директором там был моложавый, шустрый мужик, тоже с юга, и они сработались.

На третьем году работы в институте Виталия произвели в секретари комитета комсомола, пусть и не освобожденного, со всеми вытекающими: продуктовыми наборами с копченой колбасой и икрой, ежегодной путевкой в санаторий в Туапсе и бронью в железнодорожных кассах, а если повезет, то и в районном универмаге.

Были и другие преимущества. Олежку никак не хотели брать в английскую школу. Из-за всех его болезней и пропусков он, конечно, недотягивал до уровня спецшколы, да и без болезней было очевидно, что мальчик растет не то чтобы Ломоносов, но Татьяна, которая обычно сидела тихо, голоса не подавала, тут вдруг уперлась – вынь да положь ей эту спецшколу. Слава богу, для таких вопросов у них в райкоме был Прохор Никифорович – поджарый, седобровый старик, ветеран войны, труда, член партии с бог знает какого года. Его называли вездеходом: когда он звенел медалями, висящими на груди в два ряда, перед ним открывались все двери.

Когда они вот так же зашли в кабинет строгой директрисы, та сразу все поняла. Она поднялась со стула, поправила пиджак и расплылась в улыбке.

– В какой класс будем записывать?

Так Олежка попал в спецшколу.

В Венгрию, однако, на вездеходе было не попасть: все-таки речь шла о загранице, и вопрос этот решался на более высоком уровне.

К собеседованию в отделе кадров министерства Виталий готовился как к экзамену – заучивал труднопроизносимые имена венгерских секретарей и министров,