Девушки промолчали. Они почти забыли, что маленький француз приехал из страны, которая долго была под вражеской оккупацией… Под тем, что он стыдливо назвал всё это, подразумевались нацисты, бомбы, устрашающие «мессершмитты», мучительный голод, облавы, депортация, пытки… Манхэттен взяла его за руку.

– Вот бы больше никогда не было войны, – сказал он. – Теперь есть ООН. Пусть страны сначала обсуждают все вопросы здесь, на берегу Ист-Ривер, пусть договариваются… В двух шагах от 42-й улицы.

Джослин чувствовал себя крошечной молекулой в мировом котле. Он тихонько высвободил руку.

– Я до сих пор не вижу 42-й улицы… Этот пакгауз… Мы, кажется, здесь уже проезжали? – буркнула Эчика.

– А если великие мира сего не договорятся, – подхватила Пейдж, – им будет рукой подать до мюзикла Коула Портера или Ирвинга Берлина. Они придут в восторг и поймут, что лучше петь, чем воевать.

– Ну уж, – мрачно бросила Урсула. – Человечеству всегда хочется войны.

– А мне хочется иметь перед глазами план! – взорвалась Эчика. – Мы кружим на одном месте.

Она цветисто выругалась раз, другой, и… о чудо!

– 42-я! – завопили все хором.

Джильда загудела, с облегчением вернувшись к цивилизации, уличной ругани, запаху бензина, бегущей во все стороны толпе. Она быстренько припарковалась в тени нагромождения мусорных баков, где было не так людно. Обе дверцы разом открылись, шестеро пассажиров выскочили, как черти из табакерки – чертовки по большей части, – и помчались по освещенной улице, Джослин впереди, девушки чуть отставали, на бегу затягивая пояса пальто, поправляя перчатки и шляпки.

Пару раз он останавливался, чтобы сократить разделявшее их расстояние, и диву давался: шелк и атлас видимых частей их ночных одежек было не отличить от вечерних туалетов. Главное – шляпка и перчатки, заключил он про себя. А он-то в своем дафлкоте был менее всех одет!

Под маркизой «Адмирала» еще не рассосалась горстка зрителей, кто докуривал сигареты, кто заканчивал разговор. Когда они подошли, уже звенел звонок, возвещая конец антракта. Эчика, проскочив под носом швейцара, кинулась к кассе. При виде ее Орвил вышел из стеклянной будки, сияя широкой улыбкой.

Эчика пустила в ход все свои чары. Вскоре она вернулась к ним, розовая и запыхавшаяся, как будто выдержала бой с двенадцатью рыцарями Круглого стола.

– Два места в восьмом ряду, три в двенадцатом и одно откидное у сцены, – затараторила она. – Я пригласила его выпить после спектакля. Идемте скорее.

Они вошли в освещенный зал в ту секунду, когда смолк звонок.

Джослин понятия не имел об откидных местах в театре, но по парижскому метро знал, что они не самые удобные. К тому же девушки наверняка предпочтут держаться вместе. Так что свой выбор он сделал быстро.

Эчика уверенным шагом направилась в восьмой ряд, увлекая за собой Урсулу. Они уселись в кресла так, будто занимали их всегда.

– Я сяду на откидное, – шепнул Джослин.

– Нет, я! – выдохнула в ответ Манхэттен, блеснув глазами.

Ее рука, сжавшая его запястье, была сухой и властной. Он еще настаивал, молча, одними глазами говоря: «Я джентльмен, я сяду на откидное». Но Манхэттен уже прошла вперед, почти отпихнув его, и без колебаний села на единственное пустовавшее откидное место под самой сценой.

Шик, Джослин и Пейдж (именно в таком порядке) заняли свободные кресла с краю двенадцатого ряда, никого не побеспокоив. Только Джослин снял дафлкот, девушки, разумеется, остались в верхней одежде. Они лишь с неземными улыбками (и так может выглядеть элегантность) положили перчатки и шляпки на колени.

Свет погас, зал на мгновение погрузился в темноту, и вдруг осветилась сцена, как пещера, в которую проник солнечный луч.

Джослин никогда не видел, как поднимается занавес в театре. Ощущение было необычное, словно открылось третье веко, третий глаз. У него перехватило горло, пальцы судорожно сжались.

Манхэттен на откидном сиденье тоже ломала пальцы. Но не из-за того, что поднялся занавес. По крайней мере, не только. Она видела множество пьес после «Малютки Энни», после того вечера, когда отец влепил ей ту затрещину перед «Бижу», запечатлев на ее щеке память о первой встрече с театром.

Со своего места Манхэттен могла рукой достать до сцены. Она видела тень рампы, слышала дыхание актеров, шорох их шагов по подмосткам, различала черные штрихи на бровях и пятна румян на коже. Ни за что на свете она не променяла бы свое откидное сиденье на кресло.

На сцену вышел исполнитель главной роли.

Он стоял неподвижно у левой кулисы, в смокинге и шелковом галстуке бантом. Во всём его облике было какое-то напряжение, сразу распространившееся на публику. Манхэттен не знала, что произошло в предыдущих актах, но это напряжение не было связано с пьесой. Актер Ули Стайнер носил в себе бури, которые его вечерний костюм маскировал и сдерживал, как плотина из крепкой стали.

Когда он заговорил, она не могла разобрать слов, всецело сосредоточенная на одной мысли: впервые с той памятной затрещины у театра «Бижу» на Мейн-стрит в Манхэттене, округ Форт-Райли, штат Канзас, она своими глазами видела отца, слышала его голос, да, впервые, с тех пор как он сбежал, не попрощавшись, бросил, оставил одних их с матерью.

* * *

В этот вечер ожидали Кларка Гейбла. В «Платинуме» царило волнение, и нервы Милтона Торески были на пределе. У него даже уши шевелились то ли от беготни, то ли от злости, когда он накинулся на своих сигарет-гёрлз, стоило им высунуться из раздевалки.

– Хо-хо, – пробормотала сквозь зубы Ванда. – Навстречу Эбботу и Костелло идет Франкенштейн…

– Мистер Гейбл ожидается в девять. Чтобы к девяти все были на местах!

– Yes, sir.

Когда он скрылся, Ванда тихонько хихикнула.

– Жаль мне его маму, не было у нее детей, – вздохнула Пегги.

– Я жду результатов ирландского тотализатора, – сказала Ванда, расправляя складки тафты на попке Пегги. – Сосед родителей дал мне наводку. Сказал, что это верняк. Если выиграю, половина ваша.

– Спасибо, Ванда. Надеюсь, ты не слишком много поставила?

– Нет. Только всё, что у меня было.

Пегги покрутилась, рассматривая свой бант в зеркале.

– Кларк Гейбл вошел в мою жизнь слишком поздно, – заявила она. – Вы умеете хранить тайны?

– До сегодняшнего дня не приходилось, но дай мне шанс доказать, что я на это способна, – ответила Ванда.

– Ты про Джека? – догадалась Хэдли.

Пегги сунула ей под нос левую руку, блеснув сапфиром в кольце. Она ожидала восторженного возгласа и услышала сразу два.

– Ты сказала ему «да»? – спросила Хэдли с завистью и улыбнулась счастливо и печально.