Он положил руку мне на голову, наклонился и поцеловал в шею, прикусывая кожу, прежде чем всосать ее в рот, несомненно, оставив засос для еще одного печально известного селфи. У меня перехватило дыхание. Он обхватил мою грудь и сжал, проведя большим пальцем по соску. Я бунтовала против этого горячего ощущения, холодный пот конфликта поднимался в моей крови.

Я этого не хотела.

Но мое тело не было убеждено, когда он оставил дорожку поцелуев вниз по моей шее и провел губами между моих грудей. Он был удивительно нежен. Так нежен, что я возмутилась.

Я хотела, чтобы он причинил мне боль.

Я хотела боли.

Потому что тогда я могла испытывать только ненависть.

Он втянул сосок в рот, и волна огня пронеслась к пустому давлению между моих ног. Я попыталась оттолкнуть его, но он схватил мои запястья, прижал их к матрасу по обе стороны и сковал их железной хваткой. Перешел к другой груди и, прежде чем пососать, укусил. Я прикусила щеку, сдерживая стон, который хотел вырваться наружу.

Его голова опустилась ниже, влажный жар его языка проник в мой пупок. Тело напряглось, как тетива лука, когда он прижался лицом к моим бедрам и вдохнул. Его теплое дыхание коснулось моего клитора, и жар разлился внутри, разжижая напряжение в мышцах, как растопленное масло.

— Kotyonok, — произнес он, и низкий рокот его голоса заставил все мое лоно запульсировать. — Держу пари, на вкус ты такая же сладкая, как и на запах.

Я никогда не думала, что это будет его намерением, когда он победит.

Сжимая одеяло по обе стороны от себя, я боролась с желанием поднять бедра навстречу влаге и жаре. Это был просто еще один способ унизить меня, подчинить мое тело своей воле, в то время как мой разум все еще презирал его.

Мольбы и борьба не остановили его, и когда паника закружилась внутри, мой рот выплюнул первые слова, за которые ухватился.

— Какого типа ты садист? Ты считаешь это пыткой?

Он поцеловал меня с внутренней стороны бедра, и я услышала легкую улыбку в его голосе.

— Мне не хочется мучить тебя прямо сейчас. Хочется посмотреть, как быстро я смогу заставить тебя кончить своим ртом.

Он, очевидно, был уверен, что сможет сделать это быстро, и я ненавидела понимать, даже сейчас, что он, вероятно, сможет. Мое тело, казалось, не забывало, что он давал ему удовольствие и пищу; как он вызывал во мне отчаянное желание, которое, наконец, заставило меня почувствовать себя живой. Он все еще крепко держался, не желая отпускать.

Стыд разрастался в моей груди и обжигал глаза.

Я ненавидела его.

Он унизил меня. Использовал. Вырвал мое сердце. И когда он получит то, что хочет — голову моего папы, — он выбросит меня вместе с мусором.

Слезы текли по щекам, я уходила куда-то далеко. Куда-то в пустынность и оцепенение. Должно быть, он почувствовал внезапную капитуляцию в моем теле, прежде чем прикоснулся ко мне губами, потому что его глаза поднялись к моему лицу. Он смотрел на меня долгим, мучительным взглядом, а потом отстранился.

Я уставилась в потолок, мое тело внезапно затряслось с каждым вздохом облегчения.

Вернувшись через несколько секунд, он схватил меня за запястье и начал крепить его к железной спинке кровати. Я не сопротивлялась, когда он перешел к другой. Он, вероятно, думал, что я жалкая: безвольная от покорности и следов слез на щеках. Но меня больше не волновало, что он думает.

Он схватил мой подбородок и повернул мое лицо, чтобы я посмотрела на него.

— Ты будешь связана до тех пор, пока я не пойму, что ты умеешь себя хорошо вести.

Я смотрела сквозь него. Он заметил, и напряжение в воздухе сжало легкие — затем отпустило, оседая на пол так же спокойно и вяло, как неподвижная вода. Я выдохнула, когда неожиданное прикосновение его большого пальца скользнуло по моей щеке. Он скользнул по моим губам и слегка потянул нижнюю вниз. Мягкая ласка, тяжелая от обладания.

— Только не говори мне, что я уже сломал своего питомца, — задумчиво произнес он.

Все эмоции, скованные годами послушания, поднялись на поверхность, и мои глаза вспыхнули.

— Катись к черту.

Он улыбнулся.

— Спи спокойно, kotyonok.

Глава 15

Мила

Acatalepsy — неспособность по-настоящему понять что-либо.

Я не двинулась с места, когда за ним закрылась дверь. Прохладный сквозняк коснулся моей обнаженной кожи и послал дрожь. Я была голой и замёрзла, запястья были неудобно закреплены над головой, но каким-то образом мне удалось заснуть.

Отвращение к себе изматывало.

Я проснулась от солнца, косо падающего на мое тело, и от неприятного давления в мочевом пузыре.

Впервые я увидела комнату при дневном свете. Я лежала посреди огромной кровати с вычурным железным изголовьем и белым пуховым одеялом. Тяжелые шторы цвета крови обрамляли окно, под которым стояло кресло для чтения. Пространство было большим, передавая богатство в традиционном Русском стиле. Не обнаружив никаких личных вещей, я предположила, что нахожусь в гостевой комнате.

Взгляд остановился на потрескавшейся деревянной двери, ведущей, как я надеялась, в ванную комнату. Мне действительно нужно было пописать, и я не собиралась добавлять мочеиспускание в свой список унижений.

Я потянула веревки, пытаясь вывернуть из них запястья, но они были так туго натянуты, что все, что мне удалось сделать, это натереть кожу до крови. Издав сердитый звук разочарования я сильно потянула, готовая снести изголовье кровати, если понадобится.

При звуке открывающейся двери я застыла.

В дверях стояла темноволосая девушка в узких джинсах и потертой футболке, обтягивающий небольшой беременный живот. Она держала на бедре малышку, которая в полусне сосала большой палец. На мгновение мне показалось, что это могут быть девушка и дочь Ронана. Но потом она заговорила.

— Пожалуйста, скажи, что это какая-то извращенная ролевая игра.

Я не знала, что ответить, но выражение моего лица, должно быть, сказало ей все, что ей нужно было знать.

Она вздохнула и пробормотала:

— Родственница.

Я смутно поняла, что это, возможно, та самая невестка, о которой упоминал Ронан, но у меня не было времени на размышления, потому что в дверях появился мужчина, одетый в синий костюм, с чашкой в руке.

Девушка подняла девочку повыше на бедре, ее голос был сухим, когда она кивнула в мою сторону.

— Кристиан, посмотри, что сделал твой брат.

Мое тело напряглось от унижения, когда его взгляд остановился на мне, хотя он, казалось, оценивал ситуацию больше, чем