В то время как Восточный фронт одерживал легкие победы над все более разлагавшимися русскими войсками, на западе шли тяжелые бои во Фландрии, во время которых наши войска лишь с трудом удерживались на своих позициях.

С августа месяца и на итальянском театре войны также шли атаки против австрийских армий. Бои, происходившие в августе и сентябре и известные под общим названием Одиннадцатой битвы на реке Изонцо, оказались успешными для итальянцев к северу и югу от Горицы; стало и тут совершенно ясно, что силы австрийских войск подходят к концу. Можно было опасаться, что если начнется двенадцатая битва на Изонцо, то они иссякнут совершенно. В связи с этим австрийцы обратились к германскому Верховному командованию с просьбой об активной поддержке. Тут снова возник вопрос, какова должна быть эта помощь: только ли произвести сильный удар на фронте Изонцо и тем облегчить положение австрийцев, или же предпринять большую операцию, которая нанесла бы итальянцам окончательное поражение.

Генерал Людендорф объясняет в своей книге, почему в то время можно было осуществить только первое. Из его объяснений следует, что высшее командование обсуждало и второй вариант, то есть одновременное наступление из Тироля и на Изонцо. В качестве единственного основания против этого генерал Людендорф приводит то, что Германия не могла дать всех нужных для этой операции войск, а только шесть – восемь дивизий, которых не хватило бы для большого двойного удара. Я не вполне с этим согласен. Восточный фронт в это время мог свободно отдать более значительные силы, если бы это потребовалось. Нельзя было предполагать, что русские еще раз предпримут наступление, и риск был бы очень невелик, хотя бы мы и очень сильно ослабили Восточный фронт. Если только вспомнить, как ничтожно было сопротивление итальянских войск германскому натиску, то трудно себе даже представить, какого успеха можно было бы достичь крупной операцией.

Между тем в России события развивались. Офицеры были лишены своих привилегий и смещены. Были созданы солдатские советы. Таким уничтожением дисциплины армия была сведена на нет, войсковые части превращены в вооруженные скопища, не представлявшие никакой ценности в военном отношении. Наряду с распадом армии шло разложение и внутри страны. После первой неудачной попытки большевикам удалось в ноябре захватить власть.

Одним из первых мероприятий нового правительства было радио, посланное 26 ноября народным комиссаром Крыленко, произведенным из унтер-офицеров в главнокомандующие, в котором он запрашивал, согласно ли германское Верховное командование заключить перемирие.

Генерал Людендорф вызвал меня к телефону и спросил: «Что же, можно с этими людьми вести переговоры?»

Я ответил: «Да, с ними можно вести переговоры. Вам нужны войска, и отсюда вы их получите скорее всего».

Я часто раздумывал о том, не лучше ли было бы, если бы имперское правительство и Верховное военное командование уклонились от всяких переговоров с большевистскими властями. Тем самым, что мы дали им возможность заключить мир и таким образом исполнить страстное желание народных масс, мы им помогли прочно захватить власть и удержать ее.

Если бы Германия отклонила переговоры с большевиками и заявила бы, что согласна вести переговоры только с правительством, избранным свободным голосованием, то большевики не могли бы удержаться у власти.

Тем не менее я полагаю, что ни один благоразумный человек не станет упрекать нас в том, что мы приняли предложение Крыленко о перемирии.

Верховное командование ответило согласием на радио Крыленко, и 2 декабря русская мирная делегация перешла в Двинске наши линии и отправилась в Брест-Литовск.

Командующий Восточным фронтом получил приказ заключить перемирие и уполномочил меня вести переговоры. В качестве представителя Министерства иностранных дел уже за несколько дней до того в Ставку приехал Розенберг. Ему было поручено только присутствовать при переговорах и высказать пожелания Министерства иностранных дел. Верховное командование смотрело на заключение перемирия как на чисто военное мероприятие. В качестве представителей союзных держав прибыли со стороны Австро-Венгрии подполковник Покорный, со стороны Турции – генерал Зегски, со стороны Болгарии – полковник Ганчев.

В общем и целом необходимые условия были выработаны Верховным командованием заранее и сообщены командующему Восточным фронтом. Они сводились к тому, что с Восточным фронтом необходимо покончить во что бы то ни стало, и не содержали ничего несправедливого или оскорбительного для русских. Враждебные действия должны были прекратиться, и каждая сторона сохраняла свои прежние позиции.

На этих основаниях в нормальных условиях перемирие могло бы быть заключено в несколько часов. Но с русскими это было не так просто.

Русская комиссия состояла из Иоффе, которого, увы, к сожалению, у нас слишком хорошо потом узнали, Каменева (зятя Троцкого), госпожи Биценко, уже получившей некоторую известность убийством какого-то министра, затем одного унтер-офицера, одного матроса, одного рабочего и одного крестьянина. Это все были члены, имевшие право голоса.

Эта комиссия была еще пополнена некоторым количеством офицеров Генерального штаба, в том числе адмиралом Альтфатером. Они не имели права голоса и были только экспертами. Секретарем комиссии был Карахан.

Размещение комиссии в некоторых из занимаемых нами бараков Брест-Литовской крепости не представило затруднений. Что касается стола, то я велел спросить комиссию, желают ли ее члены столоваться у себя дома или с нами в офицерской столовой штаба. Русские согласились на это последнее предложение.

В одном из бараков я велел устроить в большой комнате зал для переговоров. В этом бараке мы и встретились с русской комиссией перед первым заседанием.

Главнокомандующий Восточным фронтом принц Леопольд Баварский обратился к прибывшим с несколькими приветственными словами, сообщив, что он уполномочен четверным союзом заключить перемирие и что он поручает ведение переговоров мне. Иоффе ответил ему несколькими словами.

Переговоры начались.

Первым требованием, выставленным русскими, была полная гласность. Они требовали права после каждого совещания опубликовывать путем телеграмм и радио точный текст всего, что было сказано с обеих сторон. Против этого у меня не было никаких возражений. Однако во избежание ошибок передачи я предложил назначить подкомиссию, которая должна была тотчас же после совещания точно составить протокол, причем этот одобренный обеими сторонами текст и должен был оглашаться. Русские были с этим согласны.

Затем последовала пропагандистская речь, в стиле тех речей, каких впоследствии так много пришлось нам выслушать от Троцкого. Она сводилась к призыву ко всем воюющим державам окончить войну и заключить сначала перемирие, а затем и мир.

Мой ответ заключал в себе запрос, имеет ли русская делегация полномочия от своих союзников делать нам такое предложение. Со стороны четверного союза военные представители на месте, сказал я, и готовы вступить в переговоры. Русские должны были сознаться, что таких полномочий они не имеют. Поэтому я предложил, чтобы они придерживались своих полномочий и приступили бы к переговорам о заключении сепаратного перемирия.