Просмотрев отщёлканные кадры, фотограф слегка скривился.

— Распечатаю самые удачные снимки и позвоню, продиктуйте номер. Можно, кстати, ещё магнитики сделать или фото на кружку.

Алексей продиктовал цифры. От магнитиков молодожёны отказались почти хором.

Когда фотограф отошёл, Алексей махнул рукой, приглашая вернуться к машине. Нелли шла молча, никак не могла унять дрожь и волнение. Он видел её смятение, но растолковал неправильно.

— Вот и всё. Ты теперь моя жена. Уже жалеешь?

Нелли резко развернулась, её щёки до сих пор полыхали, а глаза блестели.

— Я? Я, конечно, в шоке, но нет, не жалею. А ты?

— Ещё не понял.

Красный диплом Алексея несколько лет пылился в ящике стола. Ни на одной работе цвет этого документа не интересовал ни начальство, ни отдел кадров, не всегда заглядывали в данные о специальности. Важен был сам факт, что это образование есть.

Последний начальник, самодур и крикун, обожал унижать сотрудников, а иногда клиентов, вспыхивал как пук хвороста, а потом заглаживал вину бутылками элитного алкоголя, а вот перед подчинёнными никогда не извинялся, просто не считал это нужным.

Алексею терпения хватило ненадолго. Мириться с выкрутасами начальства и позволять унижать себя ради хорошего места и приличной зарплаты он не мог, не видел в этом необходимости. Если только чувствовал, что в каком-то вопросе идёт на сделку с совестью, выбирал другой путь, где не приходилось ломать свой характер и прогибаться. На этой работе он обзавёлся знакомствами, освоил нужные компьютерные программы и уволился без сожаления, решив начать собственное дело. Первыми заказчиками стали постоянные клиенты прежнего начальника, уставшие мириться с его грубостью и тяжёлым характером.

Алексей жил в Питере вместе с Даниилом, но каждое лето возвращался в Комсомольский на медосбор. Эту жаркую для любого пасечника пору не мог пропустить, но почему-то не задумывался, что им руководит: желание или всё-таки обязательства. Сам себя убеждал, что это подневольная повинность и долг перед родителями.

Июль выдался тёплым и ароматным. Комсомольский благоухал цветущими липами, поля принарядились в кудрявый душистый горошек, вербену и голубые васильки. Воздух гудел от пчёл и колыхался маревом над ароматным разнотравьем.

За последние годы посёлок сильно изменился. Половина Комсомольского просто перестала существовать. Лес поглотил заброшенные дома, пронзив молодыми деревцами крыши, и оплёл повиликой заборы. Заброшки стали ещё загадочнее и привлекательнее для непоседливых детей. В противовес запущенной части поселения, оставшаяся половина похорошела. Появились новые дома, отдалённо напоминающие дворянские усадьбы. Снова стало модно жить в собственном владении и хозяйничать на своём участке. Ожили бывшие колхозные поля, теперь их выкупили частные предприниматели, облагородили и засадили подсолнечником и гречихой. Плодовитость пасек у коренных комсомольцев обещала хороший урожай. Снова возродилась охота в лесу.

Центральная улица обзавелась хорошим асфальтом, рядом с администрацией появился ухоженный парк с претензией на современность и детская площадка с вырвиглазной пластиковой горкой, которую видно было почти из любого уголка посёлка. Изменился сам облик Комсомольского, он не выглядел запущенным, хотя ещё больше сросся с лесом, став его частью.

Алексей побродил по саду, срывая на ходу хрустально-алые вишни, вышел к озеру, отметил новые, ещё не потемневшие от воды мостки. На волнах покачивалась лодка без вёсел, глухо стукалась боком о деревянную сваю. Пахло тиной и влажной землёй. Закатав джинсы, Алексей спустил ноги и замер, разглядывая зеленоватую воду, облизывающую его стопы. Мысли снова вернулись к Марине.

В это лето они с братом немного запоздали с поездкой в Комсомольский, только вернулись из Штормового и теперь дразнили местных жителей бронзовым загаром. Он снова видел Марину. Едва узнал в стройном, немного угловатом подростке ту самую фантазёрку с прозрачными глазами. Она уже не была ребёнком, но ещё не стала девушкой. Он застал её в переходном состоянии, словно поймал момент чуда, когда на свет появляется бабочка. В этот раз он не смог, да и не пытался скрыть свою симпатию, но нарочно выставлял её как шутку. Всё-таки разница в возрасте не давала быть до конца откровенным и смелым в своих чувствах.

Марина смущалась, делала вид, что не замечает знаков внимания, хотя явно тянулась к нему и сама искала его общества. Старшая сестра Марины — Алсу, более опытная в плане отношений, развитая не по годам девушка сразу разглядела его интерес, многозначительно приподняла брови и подмигнула. А Марина упорно закрывала глаза и отрицала всё, что намекало на серьёзность чувств со стороны Алексея.

В этот раз Марина не казалась свободной и независимой, её словно что-то сдерживало. Она напоминала штормующее море, запертое в стеклянной бутылке, её морская душа рвалась на свободу, заставляя стенки узилища дрожать и покрываться мелкой сеткой трещин.

Алексей так и не узнал, что в это лето случайно вернул ей долг. Когда-то она неосознанно освободила его из тисков ожиданий и помогла обрести душевное равновесие. В этот раз своей симпатией он расколол стенки тюрьмы, вернул ей спокойствие и свободу от подростковых комплексов. Избавив её от неуверенности, он открыл её сердце для другого человека. Марина не назвала имя, но его существование она не скрывала. Его морская мечта была влюблена в другого и, кажется, переживала, что её любовь не взаимна.

Ревности не было, скорее, какая-то светло-серая печаль. От Алексея ничего не зависело, оставалось только надеться, что симпатия к неизвестному счастливчику временная, и в следующий его приезд она найдёт место в своём сердце и для него. Он снова поставил жизнь на таймер. До следующей встречи с Мариной осталось четыре года.

Когда закончилась основная медогонка, Евгений Прокопьевич дал отмашку к началу приготовления медовухи. Каждый год они заготавливали терпкий медовый алкоголь в больших бочках, оставляли бродить на несколько месяцев на мансарде и только потом процеживали и разливали по бутылкам. Полки в кладовке прогибались под тяжестью красиво выполненных глиняных сосудов с оттиском, обозначающим родословную этой самой медовухи, и адресом пасеки. Евгений Прокопьевич не гнался за объёмами и скоростью, готовил медовуху по рецепту своего прадеда, на перге, без дрожжей и хмеля, не кипятил и не использовал современное оборудование, вроде сусловарочного котла или чиллера для охлаждения.

На медовуху шёл не только мёд разных сортов, большей частью использовали забрус, оставшийся поле раскупорки рамок, и, конечно же, ягоды, дающие каждой партии неповторимый аромат: малина, черноплодная рябина или вишня. Медовуха получалась некрепкая, нежная, как говорил Ваня — «детское молочко». Евгений Прокопьевич не стремился к крепости водки, хвалился именно таким, домашним и ласковым напитком. Обычно бутылки не хранились больше года, как только медовуха созревала, появлялись постоянные покупатели, но большую часть распродавали на медовых ярмарках, где медовуху Виртусов уже хорошо знали и разбирали в первую очередь.