Она встала, переоделась у дверей в поношенный домашний халат.

— Там хорошо жилось! — продолжила Инга. — Работы немного, еды хватало, свободного времени полно. Я там книг перечитала целую библиотеку. Но если у наших гостей банкет, то тут держись! Пляски до утра, дым коромыслом, посуду перебьют, насвинячат — нам потом на целый день работы. Банкеты проводились только в нашем корпусе и только для наших гостей. В остальном доме отдыха никаких пьянок-гулянок. Спиртное можно купить только в баре с обеда и до восьми вечера. После одиннадцати отбой.

— А где Ленка работала?

— Вначале в общем корпусе администратором была. Потом к нам перешла.

На улице смеркалось. Инга уложила ребенка спать. Мы допили водку, подумали взять еще бутылку, но решили не злоупотреблять.

— Как-то раз Журбина вызвала меня к себе, — рассказывала Инга, — и стала подробно расспрашивать о спецшколе, о том, как я попала туда. И вот в тот момент, когда я призналась, что убила свою мать, у Валентины Павловны проскользнула легкая такая усмешка, едва заметная. Я на свалке видела один раз такую. Прибился как-то к нам бродяга и стал рассказывать нашему соседу дяде Вите, какой он в зоне крутой был. Тот слушал, слушал, усмехнулся и говорит: «Мне пятьдесят лет, из них я тридцать хозяину отдал, а ты мне заливать будешь, что по первой ходке в воровском углу спал?»

Она замолчала, рассматривая себя в оконном отражении.

— А что потом?

— Со мной или с бродягой? Меня Журбина после этого разговора перевела в маленький корпус, а бродягу мужики увели на отвал и закопали живьем, чтобы врал поменьше.

— Я вижу, у вас там с советской властью не очень.

— Какая советская власть на свалке, пошутил, что ли? Там все живут по своим законам: хибары строят где хотят, дети в школу не ходят, все поголовно промышляют стеклотарой да вторсырьем. Меня когда в спецшколу оформляли, то выяснили, что на меня нет свидетельства о рождении, а у матери никогда не было паспорта.

— А как же тогда тебе возраст определили?

— По справке из роддома.

— Журбина всегда так элегантно выглядит или специально для похорон принарядилась?

— Всегда. Она, пока не накрасится и себя в порядок не приведет, утром из своих покоев не выходила. Костюмчик на ней видел? Это ее персональный портной так обшивает. Деньги есть, почему бы их на себя не потратить? Если бы ты ближе к Журбиной подошел, то увидел бы, какие у нее руки гладкие. Уколы ставит, чтобы морщин на руках не было.

— Какие уколы, зачем? — удивился я.

— Ничего ты, Андрюша, в женщинах не понимаешь, а все туда же — опытного кобеля из себя строишь. У женщины, чтобы ты знал, в первую очередь стареет кожа на шее и на руках. На шею можно газовую косынку повязать, а вот руки ничем не скроешь — в перчатках же не будешь к гостям выходить. Чтобы у женщины на руках морщин не было, специальные уколы под кожу ставят.

— Да по Журбиной и так видно, что ей не тридцать лет. Зачем кожу на руках разглаживать, если лицо немолодое?

— Я же сказала, что ты ничего не понимаешь в женщинах. Хочется ей ухоженные руки иметь, что с того? Понятно, что за девочку ее никто не примет, но ты посмотри на ровесниц Валентины Павловны, многие из них так ухоженно выглядят?

— Инга, а что за плешивый мужик с ней на похоронах был, не муж ее?

Инга засмеялась.

— Ты пошутил насчет мужа? Это Валерик был. Даже не знаю, как его представить. Официально он оформлен сторожем в доме отдыха, а неофициально Валерик — водитель личной «Волги» Журбиной и ее самый доверенный человек. Что-то вроде ее персонального слуги и сожителя одновременно. Он у Валентины Павловны как ручная собачонка: знает свое место и живет не тявкая. Иногда на Журбину нападает блажь порезвиться с молодым пареньком из гостей, и она оставляет у себя мужика на ночь. Валерик воспринимает это как должное. Имеет над ним власть Валентина Павловна, имеет, и еще какую!

— Странные какие-то у них отношения…

— Странные, говоришь? — усмехнулась Инга. — А если бы все наоборот: и была бы не Валентина Павловна Журбина, а Валентин Павлович Журбин, тогда как, тогда все нормально бы было? Имел бы этот Валентин Журбин бессловесную жену и кучу любовниц, кутил бы с ними день и ночь, никого не стесняясь, и все бы нормально было? Мужчина — имеет право! Чушь все это! У кого власть и деньги, тот и устанавливает правила. Если бы Журбина была простой ткачихой или уборщицей в цехе, то ее бы все осуждали, а так — она вне критики. Веселая вдова, что с нее возьмешь! Как хочет, так живет.

— Так она вдова? Это меняет дело. Вдовы — они такие, кто-то в черном платочке ходит, а кто-то упущенное наверстывает семимильными шагами.

Поздним вечером, когда движение в коридоре стало стихать, я пошел домой. В дверях Инга остановила меня, развернула к себе.

— Я передумала. Оставайся. Зря я, что ли, тебя из-под ареста вытащила?

Я протянул руку к выключателю, погасил свет.

В романе Юлиана Семенова «Семнадцать мгновений весны» есть один интересный момент. У Штирлица в доме убирается девятнадцатилетняя девушка (сама черненькая, глаза голубые — Штирлиц решил, что она саксонка). Девушка говорит ему, давай, мол, я останусь у тебя на ночь. И Штирлиц, сорокапятилетний холостой мужик, отвечает: «Да на фиг надо! Забирай колбасу из холодильника и иди домой». Так ответить на предложение хорошенькой девушки мог только или идейный онанист, или импотент. Зачем Юлиан Семенов сделал главного разведчика Советского Союза посмешищем, мне лично непонятно.

Я — не Штирлиц. Я остался у Инги до утра.

Уже светало, когда я, кое-как накинув на себя одежду, осторожно выглянул в пустой коридор.

— Запомни, — прошептала мне в ухо обессилевшая за ночь Инга, — между нами ничего не было и больше никогда не будет.

Я чмокнул ее в щеку, быстрым шагом дошел до своей двери, завел будильник и, не раздеваясь, рухнул спать.

Утром, не успел я переступить порог райотдела, как меня остановил дежурный.

— Лаптев, ты где по ночам шляешься, почему дома не спишь?

— В общаге я был, никуда не уходил. А что случилось?

— Опергруппа на ножевое выезжала. Я сказал, чтобы они тебя по пути на всякий случай прихватили, а тебя на месте не оказалось.

— А где ножевое, на моем участке?

— Нет, на Игарской.

— На фиг мне твоя Игарская нужна! Сам туда выезжай.

— Привет всем! — сказал я, входя в кабинет. — Кто меня вчера искал?

— Да не искал тебя никто, — ответил Елькин. — Мы поехали на ножевое. Петрович говорит: заскочи, забери Лаптева, вдруг там помощь потребуется. Мы приехали к тебе, я ткнулся в дверь — закрыто, никого нет. Нет так нет! Сами справились.