Я выждал несколько секунд, а затем присоединился к брату.

— Ну, с бородами, я думаю, нам идти по стопам государя-реформатора не стоит, — отсмеявшись, продолжил я, — а вот с Морским полком я бы ему последовал. Морская пехота у всех великих держав имеется. И не только. У тех же САСШ, например, хотя флот у них не в пример меньше нашего. Полезный вид войск, брат, точно тебе говорю.

— И в чем же его полезность-то?

— Во многом, брат. Ныне у нас в морских крепостях гарнизона почитай и нет. Только артиллеристы да обслуга флотская. А гарнизон нужен. Опять же разве помешают нам войска, специально обученные десанту? Вспомни турецкую войну, брат.

Император помрачнел.

— Да и на кораблях не мешало бы иметь вооруженную команду, пусть и подчиняющуюся капитану, но формально не входящую в состав экипажа. На случай всяких непредвиденных обстоятельств. Или, скажем, того же абордажа. Мы вон специальные корабли строим, кои можно быстро вооружить и использовать в качестве вспомогательных крейсеров для беспокойства английской торговли. А призовые команды для них в случае чего с бору по сосенке собирать? Или тех же моряков из экипажа в них ставить? Так два-три приза — и наш крейсер без команды останется.

Брат задумался. Я выдержал паузу и снова заговорил:

— Причем, заметьте, ваше императорское величество, по большому счету Морского полка нет только по недоразумению, ибо никакой следующий император указ Петра Великого не отменил — чинуши-бюрократы постарались тихой сапой. Это ж выходит, что у нас крапивное семя даже императорские указы по своему разумению отменять может?

Вот тут Александра проняло. Он насупился, бросил взгляд на пожелтевший листок с петровским указом и мотнул головой:

— Ладно, быть по сему! Делай свой Морской полк…

— Не мой, брат, — государя Петра, — уточнил я.

Он нервно махнул рукой:

— Полк — делай! Но с остальным-то что? Ты ж столько всего в своей записке навыдумывал. И испытательную лабораторию, и увеличение числа снарядов на пробные стрельбы, и эти… как их? Фотографические камеры? Этак мы из-за твоего флота страну по миру пустим.

— Брат мой и государь, — терпеливо начал я, — неужто ты полагаешь, что я, подавая эти предложения в бюджет будущего года, все хорошенько не обмыслил? Вот послушай, я тебе расскажу занятную историю со строительством только одного корабля, каковой еще и не достроен. Это крейсер «Дмитрий Донской», я с его постройкой только четыре дня назад на расширенном заседании Морского технического комитета разбирался. Так жандармов привлекать пришлось. Стапельную сборку сего корабля начали еще три года назад, десятого сентября тысяча восемьсот восьмидесятого года. Но не успели закрепить первые листы стали, как кому-то в Морском техническом комитете пришло в голову нагрузить корабль еще и миноноской. И бывший тогда генерал-адмиралом Константин Николаевич[16]сему не воспрепятствовал.

— Так я тебя потому и сделал генерал-адмиралом, чтобы ты на флоте порядок навел, — пробурчал государь, слегка помрачнев и снова бросая на меня испытующий взгляд. Видно, припомнил сплетни обо мне, которые по столице уже четвертый день гуляют. Точно же ему доложили — в таком-то гадюшнике, как двор, найдется кому.

— Все верно, сим и занимаюсь, — кивнул я, — но не о том речь. Далее… Уже в декабре тысяча восемьсот восьмидесятого заведующий минной частью на флоте контр-адмирал Пилкин, опять же с подачи Константина Николаевича, потребовал, чтобы на строящемся броненосце были установлены в жилой палубе три или четыре неподвижные трубы[17]на стороне. В январе восемьдесят первого управляющий Морским министерством вице-адмирал Пещуров предложил МТК обсудить вопрос об установке на пока еще безымянном корабле вместо намеченных в проекте 203-миллиметровых орудий новых облегченных 229-миллиметровых. Но с мнением Артиллерийского отдела Морского технического комитета в свою очередь уже решительно не согласилось его же Кораблестроительное отделение, которое настаивало даже на замене части 152-миллиметровых орудий на значительно более легкие 107-миллиметровые орудия. Затем в том же январе восемьдесят первого главный инженер-механик флота Соколов обратил внимание на заложенный в проект уже строившегося корабля уклон линии гребного вала в нос. После трехмесячного обсуждения, во время которого было начато строительство второго корабля, «Владимира Мономаха», в апреле решили установить на обоих кораблях постоянные четырехлопастные винты меньшего диаметра, чем двухлопастный, и ликвидировать подъемную конструкцию гребного винта. А спустя неделю, уже седьмого апреля тысяча восемьсот восемьдесят первого года, изменили и установку главных паровых машин. На «Дмитрии Донском» машины оставили по утвержденному в свое время проекту, то есть две машины друг за другом работали на один гребной вал, а на заложенном позже «Владимире Мономахе» их поставили рядом, заново весь корабль перестроив и проект переделав.

— И к чему ты мне это рассказываешь?

— Так отчего все это творится-то, брат? Оттого, что мы, не имея возможности самим все спытать и всяких верхов и слухов из иных государств нахватавшись, мечемся. Это вроде как французы сделали, это — англичане, а вот так немцы у себя во флоте устроили. А как оно все друг с другом согласовывается и действительно ли нам сие нужно либо попусту тратим время и деньги — нам неведомо. А коль будет лаборатория, мы многое сумеем заранее испробовать и уже в новых наших проектах сразу учитывать, а не метаться как угорелые, в уже строящиеся корабли всяческие поправки внося.

— Ну, с лабораторией понятно, а вот десять тысяч рублей, кои ты просишь выделить господину контр-адмиралу Можайскому[18]на его эксперименты…

— И то надобно брат. Опять тебе говорю: обо всем, что предлагаю, много и напряженно думал. И о Можайском, и о Джевецком.[19]Обо всем, что прошу, — думал. Коль доверяешь мне — поддержи.

Государь император сдвинул брови, минуту поразмыслил и нехотя кивнул:

— Ладно, быть по сему. Велю Бунге на все денег сыскать.

— Я еще об одном хочу тебя попросить, брат, — осторожно сказал я, заметив, как братец-государь начал подниматься. Раз уж разговор так славно пошел, почему бы не двинуться чуть дальше, к темам, которые я еще только планировал затронуть? Нет, время, конечно, было, но кто знает, сколько мне придется ловить нужное настроение? А тут вроде бы одно к одному. Попытка — не пытка, не так ли, Лаврентий Павлович?