– Молчи, молчи, Малечка, успокойся, дело уже решенное, молчи….

– Я никогда ни о чем никого не просила. Я считала что все, что человеку нужно, он может получить самостоятельно, сам, полагаясь лишь на себя и прилагая определенные усилия. Я думала, что честно трудясь, я уберегу себя от той жизни, коей я жить не желаю и самостоятельно построю то будущее, которое хочу. Пожалуйста. Я умоляю вас, я могу встать на колени – скажите перед кем мне нужно это сделать? Я сделаю что угодно, что угодно, просто разрешите мне работать, просто дайте мне делать мою работу, и я сделаю ее хорошо. Пожалуйста…

В апреле поезда перевезли из Петербурга в Москву почти десять тысяч пудов столовой посуды, пуд золотых и серебряных сервизов. В Кремле установили телеграфную станцию на сотню проводов для связи со всеми домами чрезвычайных посольств. Грядущая коронация Николая своим размахом много превосходила все предыдущие коронации.

Николай и Александра Федоровна отправились в Москву за неделю до дня коронации и поселились в загородном Петровском дворце – торжественный вьезд Николая в Москву должен был состояться девятого мая и открыть тем самым начало праздника. Торжества планировалось отмечать много дней. Вдовствующая императрица Мария Федоровна Романова прибыла вслед за сыном в Москву два дня спустя и по ее приезду перед Петровским дворцом тысяча двести человек исполнили праздничную серенаду – это были члены Императорской русской оперы, ученики консерватории и многие именитые и заслуженные оперные исполнители.

Сотни и тысячи человек целыми семьями пешком шли в столицу, чтобы присутсвовать на этом знаменательном событии.

На Ходынском поле на окраине Москвы размером в почти один квадратный километр, неоднократно использовавшемся для народных гуляний, зрителям должны были раздать по случаю коронации сорок тысяч ведер пива и меда и полмиллиона памятных сувениров – специальных подарочных кульков с памятными коронационными кружками с вензелями, колбасой, пряниками и сластями.

Отправившеяся в составе труппы для участия в «Пробуждении Флоры» в столицу Матильда поселилась вместе с остальными артистками в гостинице «Дрезден», из окна которой ей был очень хорошо виден торжественный въезд Николая. Вся церемония длилась два часа, а в процессии принимало участие огромное количество людей – от многочисленных иностранных принцев до презсдавителей подвластных Росии азиастких народов, казачих войск и родового дворянства. Николай ехал верхом на белом коне, подкованном специальными серебряными подковами.

В эти дни родные, в том числе и отец, и Юля, не могли быть с нею рядом в силу их вовлеченности в торжества. В обществе друзей артистов Матильда вела себя мирно и легкомысленно, в ее номере все ночи напролет было много народу. Накануне финальной репетиции «Пробуждения Флоры» посиделки в гостинице затянулись настолько, что в первый и последний раз в своей жизни она опоздала на репетицию.

Когда Матильда явилась в Большой театр, вся труппа во главе с Мариусом Ивановичем Петипа ожидала ее, чтобы начать. Пока подавленная Матильда шептала сбивчивые слова извинений, ей казалось, что жизнь ее если не кончена совершенно, то очень к этому близка. Решимости назвать истинную причину опоздания у нее не было, оттого становилось еще невыносимее.

– Для меня – ничего, – с глубоким осуждением отвечал Мариус Иванович, глядя ей в глаза, – Для – них! – и широким жестом он указал на ожидающих артисток.

Для памятного представления парадный зал Большого театра был обновлен, весь главный подъезд представлял собой огромный шатер из красного сукна, украшенный белой бахромою. Царская ложа была специально расширена на дополнительные шестьдесят три персоны, были переоборудованы даже литерные ложи бельэтажа и бенуара.

В душном номере гостиницы Матильде снился лес – высокий, сухой, жаркий. Хвоя хрустела под ногами, хотелось пить, и надо было идти, но в какую именно сторону – не ясно, и все никак не удавалось выйти из этого бесконечного леса. Сосны застилали небо, могучие поваленные стволы перекрывали, словно погранпосты дорогу то тут, то там, обойти их не было никакой возможности, пространство между деревьями сужалось, оставляя Матильде все меньше воздуха и места.

А потом она устала идти и остановилась. Рядом с поваленными деревьями в земле оставались широкие необъятные пни. Она смотрела на кольца, расходящиеся по древесине причудливым совершенным узором, как круги на воде, если в нее осторожно кинуть камень, много, много колец. Год, и еще один год и еще – гораздо больше, чем отмерено Матильде. Сто лет – сто колец.

Во сне она почувствовала, как сама растет и становится деревом, как грубеет и ссыхается ее кожа, а потом она заплакала и проснулась.

Дни после «Пробуждения Флоры» оставались для нее свободными – Матильда приняла решение вернуться в Петербург вместе со всеми. На «Жемчужину» в качестве зрителя попасть не было никакой возможности, оставаться во время спектакля за кулисами она не могла.

Надо было пережить два дня – всего каких-то два дня – финальная репетиция и сам балет назавтра, коронация на день позднее. И они поедут домой. Перед важным днем и ранней ответственной репетицией не было и помысла о гулянках, Матильда сидела в ресторане гостиницы «Дрезден» в одиночестве и допоздна, потом аккуратно задвинула за собою стул и поднялась в темный пустой номер. Она больше не чувствовала себя больной – скорее очень, бесконечно усталой, как может устать от жизни находящийся в очень преклонном возрасте человек, а не двадцатитрехлетняя артистка. Ей казалось, что ничто в мире не способно больше ее удивить и пошатнуть установившееся в ней мировоззрение.

В номере ее ожидал полковник Власов.

Матильда видела себя будто бы со стороны, неторопливо и отстраненно думая о том, что можно было бы пошутить по поводу его обещания никогда больше с нею не встречаться в случае, если Матильда передаст злополучные письма.

Все рано или поздно обещают, дают тебе слово, а потом оказываются не в состоянии это слово сдержать. Это, наверное, нормально, ничего особенного.

Подумать про себя, произнести вслух – по большому счету она не видела между этими двумя действиями большого различия. Потому она продолжала молча стоять и смотреть на сидящего в кресле у окна человека.

Вопреки установившейся, казалось бы, между ними традиции, Власов сидел со светом.

– Вы убить меня пришли? Изнасиловать? Что? Что я должна еще сделать и предпринять, для того чтобы меня оставили в покое, – Матильда попыталась произнести это вслух, но у нее снова вышло лишь мысленно, про себя.

– Знаете, почему Воронцов преследовал вас? А я знаю, – губы полковника чуть подрагивали, речь была неторопливой, медленнее его обычной манеры изьяснения, что выдавало в нем употребившего алкоголь человека. – Я его убил. Устранил из жизни, так сказать, ликвидировал. В тот день я отвез вас домой, и все не уходил, думал, вы что-нибудь выкинете. Попробуете еще раз повидаться с Николаем. Воронцов так долго, так упорно за вами следил, – продолжал говорить он, перескакивая с темы на тему, – мы даже не сразу поняли, кто он вообще такой. Влюбленный мальчишка, обезумевший на почве своей любви. А тогда, в самом начале, я думал, и вправду покушение на Наследника. Я ошибся. Видите как. Он рубил дерево. Воронцов. Рубил все деревья подряд, какие видел, даже если они не росли у него на пути…