убирайтесь все! – Миссис Фильчер подскочила к сиделке и отвесила ей пощечину. – Из-за тебя… она уходила! Я видела, как она уходит.

– Я… я просто на кухню… поднос отнесла. Зои поела и уснула, а я…

– Да ее час почти не было!

– Я еще кофе выпила. Просто…

– Тварь!

– Хватит, – произнес Ник жестко и, ткнув пальцем в сиделку, велел: – Вы идите к себе. Боюсь, отпустить я вас не могу, пока мне не позволят. Я ведь правильно понял, будет вскрытие?

Милдред кивнула.

– Хорошо.

– Что? – Миссис Фильчер подпрыгнула. – Какое вскрытие? Вы мою девочку и после смерти оставить не можете? Мало она в жизни настрадалась?

– Мы должны выяснить обстоятельства. – Милдред не чувствовала горя. Странно. Здесь, вблизи источника, чужие эмоции были явными. Они накатывали, норовя подавить, завладеть ее разумом, и Милдред приходилось строить стены, чтобы отгородиться от страха. И обиды.

Она, эта женщина, честно работала. Она не ходила в город. Не обсуждала хозяев с ночной сиделкой, которая явно вознамерилась забраться в постель к хозяину. Она терпеливо сносила капризы миссис Фильчер, решившей, будто она в этом доме главная.

И вот теперь…

Она и вправду лишь вынесла поднос. И собиралась вернуться, но ей предложили кофе. Всего-то чашечка в тишине, в уюте. Пациентка ведь спит, а что может случиться за пару минут?

Ничего.

С Ником сложнее, его эмоции – словно эхо, отраженное многими зеркалами. И разобраться в них не выходит, а еще он тоже умеет строить стены, за что Милдред следует быть благодарной.

А вот с миссис Фильчер все непросто. Ее горе столь явно, что выглядит фальшивым. Эти заломленные руки, слишком темная пудра, из-за которой морщины становятся заметнее. Этот гнев в голосе. И беспокойство.

– Я запрещаю! – кричит она, и голос ее бьется в оконное стекло. – Слышите, я запрещаю! Я мать…

– А я муж. – Ник Эшби поворачивается спиной. – И я настаиваю, чтобы вскрытие было проведено.

– Ты… ублюдок!

– Покиньте, пожалуйста, комнату.

– Ты с ним спала? – Миссис Фильчер хватает Милдред за руку. – Или еще нет? Он убил мою девочку… он… чтобы жениться на своей потаскухе! Все знают, что…

– Хватит. – Ник не стал оборачиваться, но Милдред потеряла способность дышать. А с ней и миссис Фильчер. Она застыла, вцепившись в свое бледное горло. – Возвращайтесь к себе. Если вам что-то не нравится, я вас не задерживаю.

– Я подам в суд! – просипела миссис Фильчер.

– Если вам так будет угодно.

Сиделка давно исчезла, проявив тем самым немалое благоразумие.

– Вы… я вас ненавижу!

– Полагаю, это не помешает вам принять деньги.

Эшби не удержался от кривой улыбки, совершенно неуместной в данных обстоятельствах. Он отступил, позволяя миссис Фильчер пройти. А Милдред… Милдред ощутила ее предвкушение.

Откуда? И почему?

Ненависть она могла бы понять. Или обиду. Горе. Страх. Но предвкушение? И затаенный восторг. И что-то еще, несомненно темное, не сулящее Эшби ничего хорошего. Милдред попыталась сосредоточиться, распознать эмоцию, но миссис Фильчер исчезла.

Зато появился Лука. Заглянул в комнату. Хмыкнул. И сказал:

– Джонни обещался быть. Пока прикройте тут.

– Как понимаю, разрешение на похороны быстро не получить?

– Не раньше, чем проведем вскрытие. – Лука взял Милдред за руку. Детский жест, а ей стало легче. Она вцепилась в грубые его пальцы и задышала ртом, силясь избавиться от той силы, что давила на плечи. – Извините.

– И вы тоже. – Эшби поклонился. – Я буду настаивать на проведении независимой экспертизы.

– Ваше право.

Лука запер дверь и ключ Нику не вернул. И наверное, это было правильно. И наверное, у Эшби найдется другой, а потому было бы разумно остаться здесь, у двери, хотя бы до тех пор, пока не пришлют кого-то на подмену.

А пришлют.

Но Лука тянет за собой, и Милдред идет. Она почти падает, зацепившись за порог, и комната кружится, кружится, многочисленные драконы слетаются, чтобы взглянуть на нее. Милдред хочется кричать, но вместо этого она лишь смотрит в желтые круглые глаза, удивляясь, что драконы видят ее такой.

Не драконы. Стервятники.

Они в светлом небе нарезают круги. И с каждым спускаются ниже. И еще ниже. Скоро они убедятся, что опасности нет. Что человек, вывалившийся из машины, мертв, а значит, это неплохая добыча. Милдред вот жива, но это ненадолго.

Дышать.

И боль то накатывает, то отпускает. Когда накатывает, не остается ничего, кроме нее. А потом возвращается способность дышать. Говорить. Звать на помощь. Голос сорван. Под руками – стеклянное крошево. Стекла забрались под блузку и раздирают разодранную плоть Милдред. Надо собраться.

Надо выбраться.

– Милли… Милли… – Этот голос доносится откуда-то сбоку. – Господи, ты жива! Ты жива…

Милдред поворачивает голову.

Элли? Здесь?

Конечно, здесь. Стоит. Крутит головой, явно не понимая, где находится. Вот ее сгибает пополам, вот выворачивает прямо на дорогу.

И она, не удержавшись, падает на четвереньки.

Она блюет долго, кажется, целую вечность, но стервятники поднимаются чуть выше.

– Я… я сейчас… – Элли ползет на четвереньках, явно не уверенная, сможет ли вообще встать на ноги. Она добирается до дверцы и дергает ту, но бесполезно. Дверь заклинило. А в машине пахнет кровью. – Милли… руку… дай мне руку… я помогу. Кто-нибудь!

Этот голос летит над пустыней, но в ответ – тишина. И да, стервятники поднимаются выше.

Нет. Это не память, это воображение. Милдред, находясь в машине, не могла видеть стервятников. А значит… значит, все было не так. А как? Память хрустит, что стекло под руками. И боль возвращается.

Элли… да… ее выбросило через дверцу, но удачно. А может, набравшись наркоты, она просто не ощущала боли. Ее действительно выворачивало.

Пончиками. Целый пакет пончиков.

И сладкие пальцы.

Пудра тает в жару, и Элли сует пальцы своему приятелю. Она хохочет… За мгновение до того, как машина слетает на обочину, Элли задыхается от смеха. И дергает дверцу… и кажется, та, старая, вываливается… а потом…

Момент катастрофы почти стерт. Все случилось слишком быстро и больно. И Милдред никак не может помнить хруст, с которым руль впечатался в грудину Дэвида. Или грудина в руль.

Прочь.

Она умеет работать с памятью. Она так долго училась, и все ради этого момента. Дальше. Катастрофа не так важна. Элли… она жива. Она передвигается на четвереньках и скулит. Дергает дверь. А когда не выходит, выбивает остатки стекла локтем. Плачет, но бьет. Она пролезает, чтобы вцепиться в Милдред.

– Ну же, Милли, помоги мне… я не справлюсь сама! Неужели ты не понимаешь, что я не справлюсь! – Она дергает Милдред, и той, одуревшей от боли, не понимающей, что происходит, не остается ничего, кроме как подчиниться.

Именно так.

Все удивлялись, как у Милдред