Прибегнув к своей победоносной любезности, он уже к середине ужина, в обмен на пару поцелуев, приобрёл доверие толстой служанки гостиницы. На его расспросы она ответила, что хорошенький кавалер в зелёном колете и седой старик высокого роста остановились за час перед ним в гостинице «Люттихский Герб». На рассвете они собирались ехать в Фосс.

— Лошадь моя должна быть осёдлана, как скоро займётся день, голубушка, — сказал он, отсылая служанку, к большому её сожалению.

Тогда он принял решение, героическое для человека, скакавшего безостановочно трое суток. Вместо того чтобы лечь, он потушил свечу и сел возле окна с твёрдым намерением не спускать глаз всю ночь с сарая и с конюшни, над которыми висело по большому роговому фонарю. Всё это говорило в пользу бдительности сокольничьего, а между тем одно обстоятельство ускользнуло от его зорких глаз.

Прежде чем он вошёл в гостиницу и пока он осматривал двор, где с такою радостью убедился в присутствии жёлтой кареты, он с минуту стоял неподвижно под большим фонарём, освещавшим вывеску «Люттихского Герба». В то же мгновение молодое и бледное лицо быстро скрылось из круглого окна над вывеской. Если бы маркиз догадался поднять голову за секунду перед тем, то неминуемо узнал бы молодое лицо с нежными чертами, но гордым выражением, которое видел у гостиницы «Лебедь и Крест» под капюшоном послушника.

Всё было тихо до рассвета. Когда фонари стали тухнуть и отяжелевшие веки Рюскадора готовы были закрыться, он услышал осторожные шаги.

Под его комнатою была лестница, выходившая во двор.

В утреннем полумраке он едва мог отличить человеческую фигуру, которая прокралась к дверям конюшни, и осторожно постучала. Затем дверь растворилась настолько, чтобы пропустить лошадь; её вёл конюх, за которым была очередь караулить ночью лошадей. Незнакомец вскочил в седло, пока конюх отворял ворота. Однако, садясь на лошадь, таинственный всадник очутился на мгновение в полосе света, распространяемого догоравшим фонарём.

— Зелёный колет! — вскричал Бозон.

Раздался треск разбитых стёкол и стук кованых сапог. Не давая себе времени отворить окно, сокольничий разбил стекло и выскочил во двор, ухватившись одною рукою за решётку балкона. При этом шуме незнакомец дал шпоры лошади и ускакал во весь опор.

Взбешённый, Поликсен с остервенением бросился в конюшню, вскочил на свою лошадь, которую конюх ещё не успел оседлать, а только взнуздал, и, опрокинув конюха, невольно преграждавшего ему дорогу, он во весь дух понёсся вслед за ускакавшим всадником.

Гостиница «Люттихский Герб» находилась вне северных ворот Динана у поворота к Фоссу. Рюскадору нетрудно было увидеть беглеца, который опередил его не более как на пятьсот шагов; к тому же становилось и довольно светло. На дороге никого ещё не было, кроме двух всадников, которые мчались по ней на одинаковом друг от друга расстоянии. Сокольничий принимал отчаянные меры, чтобы ускорить бег своей клячи: он колол её шпагой и всадил ей шпоры в бока, но вскоре заключил, что отличный испанский жеребец незнакомца не опережает его лошадь только по воле его противника. Итак, провансалец утвердился в седле и со шпагой в руке приготовился отразить нападение.

Он верно угадал мысль своего противника. Действительно, тот вдруг остановился, повернул лошадь, и шпага его сверкнула при лучах восходящего солнца.

Бесспорно, это был черноволосый послушник ордена капуцинов, превратившийся потом в молодого кавалера в зелёном колете, но теперь черты его показались маркизу более резко обозначенными, сложение его плотнее и вид мужественнее.

Рюскадор, заметив эту перемену, не имел, однако, времени ей удивляться. Не говоря ни слова, незнакомец быстро напал на него, как скоро они съехались на расстоянии десяти шагов. Бозон был отличный боец; при первом нападении противника он сломал кончик его шпаги. Но тот, сильно дёрнув своего жеребца, поднял его на дыбы и сверху нанёс такой жестокий удар по голове провансальского маркиза, что тот, ошеломлённый и с раскроенным черепом, слетел с лошади. Падая и не совсем ещё лишившись чувств, он услышал отдалённый стук колёс; стук этот постепенно приближался и вскоре на дороге показалась карета, скакавшая во весь опор. Опасаясь быть раздавленным, Рюскадор собрал свои последние силы, и когда приподнялся, чтобы броситься в ров, потухающим взором узнал жёлтую карету. В ней по-прежнему сидел старик с белыми волосами, а возле него белокурая девушка, разительно походившая на его победителя.

Тут кровь хлынула потоком из раны провансальца и он потерял сознание.

ы поясним читателю таинственную подмену, которая так удивила и совершенно сбила с толку Поликсена де Рюскадора, сражённого почти смертельно на дороге от Динана к Фоссу.

Когда Валентина де Нанкрей вошла с Норбером в гостиницу «Люттихский Герб», она тотчас спросила хозяина, не остановился ли у него молодой кавалер, одетый одинаково с нею.

— Несколько часов назад мне был задан подобный же вопрос, — заметил хозяин. — На мой отрицательный ответ молодой кавалер спросил себе комнату. Вероятно, он вас и ждёт.

Спустя пять минут Валентина и старый Норбер входили в комнату, занимаемую Морисом в гостинице «Люттихский Герб» и окно которой находилось над самой вывеской.

Молодой Лагравер походил на свою кузину как будто ещё более чем тогда, когда мы в первый раз видели его с нею вместе. С тех пор как Валентина предалась душою и телом своим мстительным замыслам, черты её приняли тот отпечаток непоколебимой твёрдости, которым отличалось лицо её товарища детства. Она так же, как и он, носила волосы длинные и прямые и благодаря косметическим средством превращала их по желанию из белокурых в чёрные, как смоль. Словом, Валентина и Морис походят друг на друга, как близнецы. Но мужчина сохранял, однако, над женщиной неуловимый оттенок превосходства (нравственного или физического, в том заключалась загадка), который поразил сокольничьего при встрече с незнакомым ему противником.

Что касается Норбера, то мы находим его ещё дряхлее, ещё страннее, чем он был с месяц тому назад в Лаграверском замке. Мысли старика блуждают далеко от внешнего мира, он остаётся совершенно бесстрастным ко всему, что происходит вокруг него, и ласки своего сына принимает с каким-то недоумением. Он устремляет дикий взор попеременно, то на Валентину, то на Мориса, столь похожих друг на друга. Очевидно, он их смешивает между собою в своей помутившейся памяти и не может дать себе отчёта, с кем из них он ехал из Парижа.

Заметив жалкое положение отца, молодой Лагравер бросил на Валентину взгляд, болезненное выражение которого было равносильно упрёку.

Она потупила свой гордый взор, её матовый цвет лица принял оттенок ещё более бледный, но то был лишь мимолётный упадок духа.

— Тот, в глазах которого совершилось злодеяние, тот, кто хотел скрыть его от меня, — сказала она, — тот должен быть и свидетелем наказания. Осуждён он на это не мною, а приговором рока. Какое право имел он скрывать от дочери кровавую могилу её родителей, утаивать от неё, какой гнусной рукою она вырыта и кто покрыл позором имя Нанкреев?