Маркграфу стало весело, он захохотал и потянулся к мечу, дабы ещё раз испытать боль. Но его удержали и одели. К нему подошли император и барон Ламберг, который держал образ святого Николая и на нём лежала бумага. Император обмакнул лебединое перо в том сосуде, в который слилась кровь маркграфа, и подал ему перо.

— Подпишись, утверждая клятву, — сказал император.

Маркграф взял перо и отважно, чётко написал на бумаге «Генрих Штаденский». На этом смутные видения Генриха оборвались. Он будто прыгнул в прорву тьмы и беспамятства.

В себя маркграф пришёл в своей постели. Горел светильник, окно было завешено, и Генрих не мог понять: ночь или день на дворе. Он чувствовал себя бодро, в ясной голове постепенно всё высветлилось из того, что с ним произошло в подземелье. Он подумал: «Как это забавно!» И позвал слугу, дабы одеться. Лишь только слуга одел его, Генриху тотчас потребовалось найти маркграфа Деди и поделиться с ним прекрасным состоянием духа. Он радовался даже тому, что испытывал боль от раны на груди. Ещё ему захотелось увидеть императрицу Берту и поцеловать ей руку. Откуда прихлынуло это желание, Генрих не знал, но оно уже не давало ему покоя. И он сказал слуге:

— Фриц, сбегай в императорские покои и узнай, могу ли я прийти к государыне на поклон.

Но Фриц остудил его пыл:

— Ваша светлость, на дворе ночь, все спят.

— Странно. Вот я уже выспался, а всё ещё ночь...

— Но вы проспали ровно сутки. Вы были слишком хмельны, когда вас принёс на руках граф Деди.

У Генриха никогда не было так прекрасно на душе, и он весело рассмеялся.

— Вот уж, право, не ожидал от себя такой прыти!

Так, весёлым времяпровождением и попойками началось служение Генриха в секте николаитов. Но, посещая раз в неделю подземелья старого замка, ему не удавалось побывать в некоторых залах самого замка. Да он и не стремился к этому, каждый вечер отдаваясь на волю маркграфа Деди. Генриху нравились замысловатые ритуалы николаитов и то, что хмельное, какое они там пили, не приносило головной боли, что его учили настоящим рыцарским делам. Он полюбил ристалища, кои иногда устраивались там, и с каждым разом прибавлял в искусстве владения мечом, щитом, копьём. Л вскоре Деди просветил его в том, что в ордене есть и другие увеселения, что в замке течёт совсем другая жизнь николаитов, нежели в подземельях.

И спустя месяц после вступления в орден он прикоснулся к той сверхтаинственной жизни николаитов. Вначале всё было как обычно. Но когда Генрих набрался хмельного и был весел, Деди повёл его тайными ходами в замок. Вскоре они поднялись на второй этаж, и Деди распахнул перед Генрихом дверь в небольшой покой, где их встретили две обнажённые девы, подпоясанные золотыми поясками. Красивые и стройные, они ласково улыбались. И Генрих ещё не пришёл в себя от удивления, как златокудрая девушка подошла к нему и принялась снимать с него одежду, нежно приговаривая: «Ах ты, славный ангелочек!» Генриху было весело, и он отважно позволил себя раздеть. Рядом с ним так же вольно другая девица раздевала маркграфа Деди. Девицы управились быстро и повели Генриха и Деди на просторное ложе. Златокудрая ласкалась к груди Генриха, и ему казалось, что это нежится на нём ласковая кошечка. Он поднял девицу на руки и опустил её на ложе, сам принялся ласкать её лицо, упругие груди, всё красивое тело.

Той порой Деди уже спрятал под собой свою нимфу, и они тешились тем, чем извечно тешатся в час вожделения любовники. Всё было по-другому на второй половине ложа. Ощущая огонь в груди, Генрих не почувствовал, чтобы сей огонь охватил всё его существо, и то, что должно было войти в лоно лежащей под ним девицы, оставалось куриным пупком, выступающим из густой опушки. Девицу сие не смутило. Она выскользнула из-под Генриха и, уложив его на спину, попыталась оживить то, чего ей так хотелось вкусить от «ангелочка». В Генрихе, как показалось ему, проснулся мужчина, он почувствовал, как «пупок» заострился, даже болью его обожгло. Что-то он делал с девицей и, по его мнению, исполнил свой долг. Он не утратил весёлости, смеялся, щекотал девицу, а она грустно улыбалась, и в душе у неё разлилась жалость к юному скопцу. С этой жалостью златокудрая одела Генриха и выпроводила из покоя. За дверью Генрих столкнулся с новыми посетителями — их было двое — и с беззаботным смехом посмотрел им вслед. В этот миг появился Деди и, обняв Генриха, повёл его в залу, где за столами веселилась большая компания. Выпив кубок вина, Генрих с гордостью сказал:

— Здорово же мы с тобой развлеклись, Деди.

Искушённый в познании женщин маркграф Саксонский лишь кивнул на этот возглас. Златокудрая шепнула ему, когда он уходил:

— Не приводи больше ко мне ангелочка. Ему ходить в евнухах.

И теперь, поглядывая на прекрасное лицо молодого маркграфа, Деди с горечью подумал: «Юный друг, носить тебе терновый венец, с ним и сойдёшь в могилу». Фаворит императора, он знал о его замыслах по поводу княжны Евпраксии и маркграфа Штаденского. И вытекало из этих замыслов то, что терновый венец Рыжебородый уже приготовил ему.

Через неделю на сборище николаитов всё поначалу шло заведённым порядком. Три десятка саксонцев во главе с Генрихом упивались, насыщались, пели песни, плясали — делали всё, что взбредёт в хмельную голову молодым, полным сил и страсти князьям, графам и баронам, многие из которых были отважными рыцарями. Маркграфы Генрих и Деди быстро нашли своё место среди беснующихся и потешались, дурачились вместе с ними.

Но вот император несколько раз хлопнул в ладони, наступила тишина, раздался призыв главы николаитов:

— Братья, за мной! Охота на лис начинается! — И Генрих IV направился в дальние покои замка.

В пути николаиты разбились на группы. И первая из них, числом девять, кою вёл император, с шумом и гамом ввалилась в просторный покой, похожий на спальню. В нём был стол, уставленный яствами и вином, за ним — пространство, а дальше виднелись ложа под бархатными покрывалами. Императора и его спутников встретили девять обнажённых девушек, припоясанных пурпурными поясами. Маркграф Штаденский забыл, что недавно уже видел подобных красавиц. Он удивился и весело рассмеялся. Этот смех был подхвачен, наступило бесшабашное веселье. Все скидывали одежды, подхватывали девушек и вместе с ними устроили дикую пляску. Лишь император и его черноволосая красавица удалились вглубь залы и занялись своим увеселением. Ещё маркграф Штаденский после короткого взрыва веселья вдруг остолбенел и взирал на окружающее дикими глазами. Он словно прозрел после безумия и уже готов был убежать из вертепа. Но к нему подбежал могучий Деди и принялся стаскивать с него одежду, приговаривая:

— Так нельзя, любезный, тут все равны. Тут нет места смущению и стыду: Ты об этом помни! — И он увлёк обнажённого Генриха в толпу беснующихся.

Его подхватила рыжеволосая пышногрудая Эльза. Позже Генрих узнает, что это была одна из воспитанниц Кведлинбурга. Они недолго увлекались пляской одни. В покой ещё прихлынуло несколько николаитов. Они не мешкая скинули одежды и включились в шабаш, к Генриху и Эльзе примкнул потный рыжеволосый барон Бернард, и Эльза потянула их к ложу. Прозрение Генриха уже погасло, он вновь развеселился, привлёк к себе Эльзу. Она охотно приникла к нему, потому как сто ангельское лицо покорило её с первого взгляда.