— Он уже кого-нибудь убил? — допытывалась Кезия, и Тедди со смехом признался, что понятия не имеет, но даже если бы Герберт и убил кого-нибудь, вряд ли он сообщил бы об этом родителям.

Последние пару месяцев Ивлин довольно часто виделась с Тедди. Многие его товарищи по учебе ушли в армию, и ему, как казалось Ивлин, стало одиноко. Ей наконец разрешили спускаться в гостиную, Тедди составлял ей компанию — усаживался на другой конец дивана и рисовал смешные картинки, с их помощью рассказывая, что происходит в большом мире. По-видимому, немало студентов, изучавших живопись, считали себя интернационалистами и интеллектуалами, потому и не рвались воевать. Тедди говорил, что видит их точку зрения — если прищурится, издалека, — но это не мешало ему рисовать довольно ехидные карикатуры: на них длинноволосые художники в блузах высмеивали немцев, с которыми в это же время сражались с оружием в руках Кристофер, Стивен и Герберт. Ивлин видела, что Тедди раздражен своей причастностью к числу бездействующих художников, и это ее тревожило. Пока что сам он не проявлял энтузиазма к военной службе, но Ивлин знала, что он не станет долго сидеть сложа руки.

Больше им не разрешали оставаться наедине, поэтому приходилось терпеть присутствие или матери Ивлин, или мисс Перринг, которые устраивались в кресле со штопкой, вязанием или письмами, делая вид, что именно так и собирались провести день. В итоге разговоры получались скованными. Ивлин хотелось о многом поговорить с Тедди, но с глазу на глаз, о том, что касалось только их двоих, а вместо этого приходилось довольствоваться обсуждением солдат, студентов и книг. Это злило ее. Она чувствовала, что нечто огромное, таинственное и важное случилось с ней — и с ним, с ними обоими, но теперь оно, стиснутое в ней, не находило выхода. Каждый раз, когда он уходил, она клялась, что в следующий раз обязательно скажет ему все, что хотела, и не важно, услышит мисс Перринг или нет. И с нарастающим нетерпением принималась ждать его следующего прихода, потому что все время его отсутствия ей казалось, что она жива лишь наполовину и только и делает, что ждет… А когда он наконец приходил, смелость вновь изменяла ей. Как можно сказать человеку, что любишь его, если твоя мать сидит рядом, штопая отцовские носки?

В конце октября он явился с очередным визитом. Сидя на диване в гостиной перед огнем, закутанная в одеяло Ивлин вяло ковыряла вышивку на наволочке для диванной подушки, не законченную на прошлогодних уроках рукоделия. Услышав голос Тедди, она встрепенулась, а мать встала, чтобы поздороваться с гостем. Во время долгой паузы Ивлин слышала лишь невнятные голоса из коридора. Потом Тедди вошел в комнату один и прикрыл за собой дверь. Сердце Ивлин учащенно забилось.

— Привет, — нерешительно произнес он, теребя в руках шляпу.

— Привет, — откликнулась она. — Знаешь, лучше бы ты так не делал: засалятся поля.

— Что?.. А! — Тедди оставил шляпу в покое и огляделся, соображая, куда бы ее положить. Наконец пристроил на спинку дивана, потом передумал и переложил на кофейный столик. И сел в кресло. — Послушай… — начал он. — Я… то есть… пора бы уже… я что хотел сказать…

Речь не о ней. О войне. От разочарования она откликнулась более резким тоном, чем ей хотелось бы:

— Ты хочешь уйти в армию.

— Да, — подтвердил он. — По-моему, я должен. Поначалу я так не думал — не представляю себя в каске, а ты? Но… в общем, если уж мы об этом заговорили, оказалось, мне не нравится, когда другие делают за меня всю грязную работу.

— Хочешь сказать, что по сравнению со всеми, кто ушел в армию, ты чувствуешь себя подлецом, — подсказала она.

Тедди поморщился.

— Не стану отрицать — и это тоже, — кивнул он. — Но не только… есть дело, с которым надо справиться, для этого созывают добровольцев, и… ну, словом, если уж на то пошло, все мои оправдания неубедительны. Я подумал, ты могла бы меня понять.

— Пожалуй, — сказала Ивлин.

«А как же я?» — хотелось спросить ей, что было нелепо и по-ребячески, но она ничего не могла с собой поделать. Она понимала лишь одно: если он уйдет в армию, то уедет далеко и она не увидит его вновь много-много месяцев, а может, и вообще больше не увидит никогда.

— Поступай так, как считаешь нужным, — вместо этого сказала она, понимая, что этот ответ почти так же неудачен, как мысленный.

Хуже всего было то, что ей в принципе было нечего возразить. Разумеется, он не единственный разумный человек, продолжающий учиться, пока все остальные воюют во Франции. И само собой, если уж кому и ехать на войну, то молодым и неженатым мужчинам — таким, как Тедди. Но если обо всем этом было довольно просто думать отвлеченно, а применительно к Кристоферу с его коротко остриженными каштановыми волосами и в новеньком, с иголочки, мундире младшего лейтенанта и вообще легко, то патриотизм Ивлин дал сбой, стоило ей представить себе, как смешливого и кудрявого Тедди раздирает взрывом на куски. Вдумчивость, с которой Тедди оценил проблему, тоже вызвала у нее раздражение. Она знала, что Кит рвется в герои. Сама Ивлин любила тайком воображать себя в роли Эмили Уилдинг Дэвисон[15]. Но Тедди походил на бойскаута, который добровольно вызвался мыть посуду.

А как же «нет идеи, за которую стоит умирать», хотелось спросить ей. Неужели какие-то несчастные бельгийцы гораздо важнее, чем… чем была ее эмансипация? Она понимала, что воспринимает ситуацию чертовски эгоистично, и это осознание бесило ее.

— Ну и вот, — продолжал Тедди, — есть еще одно… то есть… — Она метнула в него такой взгляд, что он осекся. — Послушай, — сказал он, — ты хочешь за меня замуж или нет? Потому что я точно хочу жениться на тебе, но если ты нет… ну, мне кажется, можно было бы и сказать, просто чтобы я понимал, на что рассчитывать.

— Ты, наверное, думаешь, что я соглашусь — только потому, что ты намерен подставлять голову под выстрелы, — холодно предположила Ивлин.

Тедди вспыхнул.

— Вовсе незачем язвить по этому поводу. Не хочешь — значит, не хочешь, только и всего.

— Я не говорила, что не хочу, — возразила Ивлин. Ей вдруг стало стыдно. Этой минуты она ждала несколько месяцев, а когда наконец дождалась, то сама испортила ее. — О, Тедди, как грубо с моей стороны! Конечно, я выйду за тебя.

— Правда? Нет, ты правда согласна?

— Честное слово. Я хотела — с того самого дня, как ты пришел в суд, — хотела сама сказать тебе. Я… — она в замешательстве умолкла, — я с радостью выйду за тебя, — наконец договорила она. — Этого мне хочется больше всего на свете.

Тедди, похоже, не знал, куда деваться. Он схватил свою шляпу, снова отложил, опять взял в руки, некоторое время смотрел на нее, потом нахлобучил на голову. Уголки его губ подергивались и загибались кверху самым неприличным образом.

— А-а, — сказал он и наконец широко усмехнулся. — Здорово.

Позднее, когда закончились поздравления, восторги и объятия по случаю решения Тедди уйти в армию и были провозглашены тосты за здоровье всех присутствующих, Тедди поспешил домой, чтобы сообщить родителям хорошие вести, Хетти и Кезию отправили в постель, а Ивлин осталась одна на диване в гостиной. Как ни странно, ей совсем не хотелось спать. На коленях у нее лежала недовышитая подушка, но она не сделала ни стежка. Только смотрела на огонь в камине и думала: «Я помолвлена с Тедди! Я помолвлена и выхожу замуж!» Но ей казалось, что этого просто не может быть. Это события из воображаемого мира, где уже закончилась война. Где же они будут жить? Чем ей заниматься целыми днями? Будет ли у нее работа? А дети? Вдруг Тедди погибнет, мелькнула у нее мысль, но и она показалась нереальной.