litbaza книги онлайнСовременная прозаНа что способна умница - Салли Николс

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 31 32 33 34 35 36 37 38 39 ... 76
Перейти на страницу:

Мистер Суонкотт присылал письма из армейского лагеря. Всем солдатам после мобилизации полагалось денежное довольствие, но его не выдавали. Почему — он не знал. И понятия не имел, когда его выдадут. Он обещал сразу же прислать половину денег домой, когда получит их, но пока что еще не заплатили никому из мобилизованных. Обещания раздать бланки заявлений, чтобы жены получали часть довольствия служащих в армии мужей, так и остались обещаниями. В армии царила неорганизованность на грани хаоса. Никому не дали надлежащей амуниции. Не было даже казарм. Спать приходилось на соломенных тюфяках на полу церкви. Отец скучал по близким и передавал им привет. Когда их отправят во Францию, он не знал.

А тем временем миссис Суонкотт добывала деньги единственным оставшимся у нее способом. Изо дня в день она грузила домашними вещами детскую коляску, на которой еще недавно возила на фабрику готовые рубашки. Изо дня в день она вместе с другими женщинами отстаивала бесконечные очереди в ломбард, отдавала в залог все, кроме самого необходимого. Воскресную одежду детей. Фарфоровых собачек, раньше украшавших каминную полку. Шкаф. Стол. Кровать.

— Вскоре у нас не останется ничего, кроме нас самих, — скорбно говорил Берни. — А что дальше?

А дальше — работный дом. Почти как вся беднота, миссис Суонкотт жила в постоянном страхе перед работным домом. Это место, где отнимают детей. Там принуждают к тяжелой и грязной работе, а кормят впроголодь. И если избежишь голодной смерти, то наверняка умрешь там от еще чего-нибудь. Как уже умерло множество людей.

И с детьми больше не увидишься.

Нелл ходила в женскую организацию, стучалась в двери. Суфражистки, несмотря на все свое сочувствие, ничем помочь не могли. Ежедневно к ним ломились толпы таких посетителей, как Нелл и ее мать, и все рассказывали одно и то же. Но в организации выслушали и саму Нелл, и ее мать и пообещали известить их, если появится работа.

Но она так и не появилась.

Одна из молодых сотрудниц организации суфражисток объяснила Нелл, что ее мать могла бы подать заявление на пособие, полагающееся ей как жене солдата. Миссис Суонкотт весь день простояла в очереди в общественную администрацию Бромли наряду с сотнями других солдатских жен и членов их семей. Но деньги не приходили. Казалось, это симптом общей неорганизованности, в которую была ввергнута вся страна. Кому есть дело до женщин из Ист-Энда, когда у солдат, таких как мистер Суонкотт, нет даже обуви?

В отчаянии мать Нелл металась то в комитет надзора за исполнением закона о бедных, то к приходскому попечителю, снова к суфражисткам, а потом — в уже привычное унылое паломничество на биржу труда, в ломбард и любое место, где могла найтись работа.

— Когда будут писать историю этой войны, — сказала миссис Суонкотт, — надеюсь, не забудут про то, как умирали от голода жены и дети!

— Ага, как же, — подхватила пессимистично настроенная социалистка Нелл. — Напишут про «наших мальчиков», про всех, кто ушел в армию, и тех, кто обходился без шофера, чтобы помочь стране в военное время.

— Ну, тогда стыд им и позор. — Миссис Суонкотт злилась на господ будущих времен так же, как и на нынешних.

— Vive la чертова революция, — заключила Нелл.

Дело принципа

Мэй всегда была не такой, как все. Но раньше это почему-то не имело значения. Правда, в школе ее слегка и беззлобно поддразнивали за суфражистский значок на воротнике пальто и за вегетарианство (на обедах она съедала гарнир, а отбивную оставляла или, к примеру, выбирала только овощи из рагу). Но Мэй знала, что подруги любят ее, даже если находят немного странной, и кому есть дело до того, что думают остальные девочки? Только не ей!

Но теперь все изменилось. В школе Мэй каждая ученица, и каждая учительница, и даже смотрительница и поденщица — все поголовно сделались патриотками. Школьная газета публиковала пламенные статьи под лозунгом «кто хочет, тот сумеет внести свою лепту». На уроках рукоделия вязали подарки солдатам. На английском писали патриотические сочинения о необходимости вступления Великобритании в войну.

— Ужас, — говорила Мэй маме. — Для них это все равно что… игра или что-то вроде. Неужели они не понимают, что люди погибают?

Но другим девочкам казалась романтичной даже эта сторона войны. Брат Барбары, подруги Мэй, ушел в армию, и Барбара со всей серьезностью говорила, как он горд честью умереть за свою отчизну и что погибнуть на поле боя лучше, чем от старости, в собственной постели, и он почти надеется, что все-таки погибнет, чтобы все могли им гордиться. Подобные взгляды озадачивали Мэй, но не девочек из ее класса, которые кивали и уверяли, что поступили бы точно так же, будь они мужчинами.

Мэй не принимала участия в этой патриотической деятельности. Она наотрез отказалась вязать вещи для солдат и вместо этого упрямо вышивала носовые платочки в подарок миссис Барбер. Вместо патриотических сочинений она писала о том, как это глупо — даже не попытаться добиться мира путем переговоров, пока не погибнут тысячи мужчин: парадоксальный идиотизм ситуации, яростно писала она, заключается в том, что об окончательном мире придется договариваться все равно, так почему бы просто не сделать это с самого начала? Барбаре она сказала, что считает ее брата недоумком, и поручилась, что он изменит свое мнение, как только окажется на поле боя среди трупов.

Неудивительно, что симпатии она не завоевала. О ней начали перешептываться. Девочка постарше, с которой Мэй даже не была знакома, подставила ей в коридоре подножку и засмеялась, когда все книги Мэй разлетелись в разные стороны. Однажды утром, явившись в класс, Мэй обнаружила выцарапанное на своей парте слово «предательница!». Судя по тому, как хихикали и шушукались остальные, в том числе и близкие подруги Мэй, все знали, кто это сделал. А классная наставница в ответ на жалобу Мэй лишь вздохнула и ответила:

— Но ты ведь сама напросилась, Мэй, разве нет?

Ученицы горели желанием напасть на кого-нибудь, и, поскольку в женской школе Брайтвью и ее окрестностях, как это ни прискорбно, не наблюдалось ни единого ганса, их гнев обратился на Мэй. Девочки, с которыми она раньше даже словом не перемолвилась, шипели ей вслед «предательница!» и «трусиха!», когда она проходила мимо.

— А если бы какой-нибудь ганс напал на твою мать? — требовали ответа они на переменах. — А если гансы вторгнутся в Англию и убьют всех нас? Вот что случилось бы, если бы все стали пацифистами.

— А вот и нет, — возражала Мэй. — Если все станут пацифистами, тогда и немцы тоже никуда не вторгнутся.

— Гансы не пацифисты, — презрительно оборвала Барбара.

Мэй с жаром принялась рассказывать, что среди знакомых ее матери есть несколько замечательных немецких суфражисток, а Барбара ничего не понимает. Но и этот шаг оказался ошибочным. Девочки добавили к списку оскорблений слово «гансофилка» и изводили Мэй непристойными описаниями действий, которых она якобы ждет от гансов. Все это не только озадачивало, но и ранило Мэй. Со спорами она еще могла примириться, даже когда спорить приходилось одной против целого класса. Это не шло ни в какое сравнение с уличными митингами, когда прохожие швыряли гнилыми овощами в ее мать. Но опыта столкновения с жестокостью и насилием, которыми сопровождалась школьная травля, Мэй не имела. На нее было нечего возразить. От нее было невозможно отбиться. Оставалось лишь терпеть, склонив голову.

1 ... 31 32 33 34 35 36 37 38 39 ... 76
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?