Услышав шаги, она обернулась и увидела, что в гостиную входит отец. Он бесшумно прикрыл за собой дверь и сел рядом с Ивлин.

— Ну вот, — сказал он, — теперь у меня есть дочь, которая помолвлена и выходит замуж.

— Да, — кивнула Ивлин.

— И сын, который вознамерился свести счеты с жизнью как можно быстрее. — Он вздохнул.

Ивлин заметила, каким усталым выглядит папа. На своей работе в правительстве, которая всегда казалась ей скукотищей, он теперь пропадал целыми днями и часто засиживался до поздней ночи. Ивлин с внезапным раскаянием поняла, что толком не знает, чем именно он зарабатывает семье на хлеб. Давнее объяснение из ее детства — «папа занимается всякими цифрами для правительства» — вдруг показалось ужасно глупым, рассчитанным на малых детей. Ивлин только теперь осознала, как стар ее отец — старше отцов всех ее знакомых. Чувство вины кольнуло ее в сердце. До сих пор она ни разу, ни на минуту не задумывалась о том, что ее долг — заботиться о родителях, и впервые смутно догадалась, каким ударом стал для них уход Кита в армию. Любая другая дочь, поняла она, посочувствовала бы им и постаралась утешить. А она вместо этого повела себя немногим лучше, чем если бы сбежала с бродячим цирком.

— Кит просто пытается внести свой вклад, — неловко объяснила она.

Отец криво усмехнулся.

— О да, — согласился он. — Самым что ни на есть кровопролитным и эффектным способом, какой только ему доступен. Я-то знаю.

Ивлин не представляла, что ответить на это, и перевела разговор.

— Выше нос, — посоветовала она. — По крайней мере, теперь я буду вести себя как подобает. На всю оставшуюся жизнь стану примерной женой и хозяюшкой. Мог бы и порадоваться за меня.

Вопреки ее ожиданиям, отец выслушал ее заявление без энтузиазма.

— Моя Ивлин, — произнес он. — Помолвлена в восемнадцать лет. Вот уж не думал, что ты выйдешь замуж такой юной. Мне всегда казалось, что сначала ты захочешь повеселиться от души.

Ивлин изумилась.

— А я думала, тебе не терпится выдать меня замуж, — призналась она.

Отец улыбнулся.

— Ну надо же. Даже представить себе не мог, что ты уделяешь хотя бы толику внимания тому, чего хотим мы. Ты же никогда прежде так не делала.

Вдруг в душе Ивлин шевельнулась надежда.

— Папа! Мы с Тедди еще долго не поженимся — до конца войны уж точно, а может, еще подождем, когда Тедди закончит учебу. Нельзя ли… нельзя ли мне учиться в Оксфорде, пока я его жду? Тедди не против. Мне кажется, он только будет рад. А когда мы поженимся, я верну тебе долг. Или, может, пойду в учительницы или еще куда-нибудь — ума не приложу, на что я вообще гожусь, но вдруг мне за что-нибудь да будут платить. Пожалуйста, папа! Подумай только, сколько денег сбережет тебе Кит, служа в армии вместо того, чтобы учиться в университете. Неужели ты не хочешь, чтобы я хоть что-нибудь сделала в жизни?

Отец тяжело вздохнул. Он сидел, подавшись вперед, на одну половину его лица падала тень, на другую бросало теплый отсвет пламя камина. Ивлин ждала, затаив дыхание. Ей казалось, что вся ее жизнь лежит на чаше весов и стоит ей только не так вздохнуть, сесть или произнести неверное слово, как равновесие нарушится не в ее пользу.

— Неужели тебе не страшно? — вдруг спросил отец.

— А должно быть? Отчего?

— Ведь это же целое поколение молодых мужчин. Война в Европе нависла над ними, как дух будущего Рождества. И ты не боишься?

— Нет, — честно сказала Ивлин. — То есть… боюсь немного за Тедди и Кристофера. Но в основном я взбудоражена. А ты разве нет?

— Я? — переспросил отец. — По-моему, все это ужасно.

Он сложил ладони вместе жестом ребенка, повторяющего молитвы. Потом уронил лоб на подушечки соединенных пальцев и закрыл глаза. Ивлин удивилась: неужели и вправду молится? Немного погодя отец поднял голову:

— Если хочешь, дочка, поезжай в Оксфорд. Препятствовать тебе я не буду. Война и без того разрушит множество жизней — незачем рушить еще одну.

Шла дождливая суббота, худший день из возможных. Все Суонкотты терпеть не могли дождь. Дети, которым было некуда пойти и нечем заняться, от скуки ссорились друг с другом, капризничали и путались у всех под ногами. Мать раздражалась, потому что полы требовалось помыть, окна тоже, рамы смазать, а как сделать это, если все дети толкутся в доме? Дот и Берни, заразившись ее раздражением, шумно скандалили в углу безо всякой причины, Дот ущипнула Берни за руку, Берни дернул ее за волосы, Дот завизжала, сбила со столика, за которым на своем высоком стульчике играл Джонни, его катушку, Джонни расплакался и разбудил Сидди, который сразу завопил.

— А, чтоб вас всех! — вскипела мама. — Ни минуты покоя! А ну захлопните рты, все вы, а то я их вам позатыкаю! — Она сунула Сидди в руки Дот, вынула Джонни из стульчика и выставила младших детей в спальню. — И не вздумайте высунуться, пока не научитесь вести себя! — крикнула она им вслед.

В комнате остались только Нелл и Билл: Нелл срезала гниль с картошки, ведро которой ее мать купила по дешевке на базаре, а Билл корпел над башмаками Берни. На башмаках спереди отошла подошва и хлопала при ходьбе. Так как Берни не мог носить их в сырую погоду, кто-то должен был их починить.

Раньше починкой обуви занимался отец. В его жестяной коробке хранились обрезки кожи, сапожная игла, гвозди и баночка жира, чтобы смазывать кожу — благодаря этому она не пропускала воду. Теперь отцовская работа перешла к Биллу как единственному взрослому мужчине в семье, но Билл, похоже, понятия не имел, как чинят обувь. Поначалу он долго сидел, мрачно уставившись на башмаки. Потом наконец достал сапожную иглу и нерешительно начал разматывать суровую нитку.

Для Нелл, которая тоже была не в духе, это стало последней каплей. Почему она должна возиться с картошкой, а Биллу, который ничего не смыслит в сапожном ремесле, разрешено взяться за отцовскую работу?

— Да нечего там шить, — презрительно процедила она. — Смотри, там же гвозди вывалились. Надо забить новые. Как будто ты не знаешь!

Билл вспыхнул. Через три месяца ему должно было стукнуть семнадцать — непростой возраст для ноября 1914 года. Несколько его товарищей постарше уже вступили в армию и хвастали этим перед девчонками и другими мальчишками, вернувшись с призывного пункта. Они ясно дали Биллу понять, что место настоящих мужчин — на войне, только мелюзга сидит дома с матерями и сестрами. Мистер Суонкотт невольно заложил фундамент для подобных взглядов. Билл обожал своего отца-солдата, с раннего детства с удовольствием слушал его рассказы об армейской жизни, о бурах и «туземцах» Африки. Хорошо понимая, каким авторитетом он является для сыновей, мистер Суонкотт держал их в армейской строгости.

«Подберись, рядовой! — говорил он. — Ну-ка, умойся и надрай ботинки, а то живо вылетишь у меня из полка!»